все время звоню тебе на эмоциях. Ты, наверное, уже ложишься?
– В принципе, нет… не планировал, – убеждаю я, зная, что она мне все равно не поверит. – По идее, надо бы… С другой стороны, какой смысл?
Я бросаю взгляд в ванную: лунный свет тускло поблескивает на плитках пустой душевой. В трубке слышится шелест перелистываемой страницы, и Лоррейн тяжко вздыхает.
– Она была таким лучиком солнца, правда?
– Да, верно.
Меня тоже начинает накрывать тоска. Я поворачиваю обратно в коридор, но тут мой взгляд случайно цепляется за непривычную деталь. На столике в прихожей высится неаккуратная стопка конвертов, угрожая вот-вот рухнуть. Десять месяцев я не притрагивался к почте: не было душевных сил ни читать, ни выкинуть письма. В этой кипе счетов и меню навынос, кажется, нет ничего особенного, кроме одного конверта, который лежит сверху.
Он серого цвета, с логотипом в виде символа медицины – жезла Гермеса, вокруг которого обвились две змеи. В левом верхнем углу выведено: «Бюро судебно-медицинской экспертизы Кембриджа». Я смотрю на конверт, и желудок сжимается в спазме. Кружится голова, внутри поднимается едкая смесь чувства вины и стыда. Боюсь, меня сейчас вывернет.
Письмо не новое, пришло семь месяцев и пять дней назад. Тогда я специально не стал вскрывать конверт и сунул его вниз, под другие письма. А месяц спустя, когда я случайно обрушил всю стопку, оно соскользнуло в щель между столиком и стеной. Там письмо находилось еще полгода, и я был бы рад, если бы оно осталось там навсегда.
Отсюда возникает вопрос: каким образом конверт попал обратно в стопку, да еще и на самый верх…
– Артур?
– Извините. – Я возвращаюсь к разговору и виновато переспрашиваю: – Что вы сказали?
– Я говорю, ты хотел бы как-нибудь посмотреть фотографии? Может, на днях?
– Фотографии? Да, с удовольствием… Хорошая идея.
Я пялюсь на конверт. Может, я сам положил его на место?
– Прошу прощения… смогу только через месяц или около того, – внезапно вспоминаю я. – Я буду в отъезде, мама записала меня на лечебный ретрит[11].
– Ого! – Я слышу, как Лоррейн устало улыбается. Моя мама всегда казалась ей эксцентричной особой. – Слова-то какие!
– Ну, вы знаете маму. Просто она хочет убедиться, что я не… что я в порядке.
Я жду, что скажет Лоррейн, станет ли отговаривать меня от этой затеи. Впрочем, какой ей смысл так делать? Наверное, мне просто стыдно, что я отклонил ее приглашение. Мы с Лоррейн только друг с другом вспоминаем о тебе, о твоей жизни, о твоем отсутствии. У меня возникает странное чувство, будто я сажусь в поезд, взяв билет в один конец, а Лоррейн оставляю на перроне.
– Думаю, это пойдет тебе на пользу.
– Спасибо. Я вам очень признателен.
В пустынной прихожей воцаряется тишина: моя теща, фотоальбом, конверт и я. Печальные люди, каждый со своим символом горя.
– Так когда ты едешь? – тихо спрашивает Лоррейн.
18 августа
Глава 7
Благодарю Вас за письмо.
В данный момент я в отпуске. Я буду отсутствовать в офисе две недели, до 4 сентября, и не смогу проверять почту. По возвращении я отвечу на все письма.
А пока прошу направлять заявки на производство Майре Стюарт-Милл, которая во время моего отсутствия курирует производственный отдел. Заявки, адресованные непосредственно мне, – моему помощнику Шарлотте Ив.
Всего наилучшего,
Артур Мейсон,
старший управляющий производством
Я выключаю компьютер, откидываюсь на спинку кресла и слушаю тишину. Перевожу взгляд на пасмурное небо. Желудок скручивается в тугой комок от нелепого когнитивного диссонанса: с одной стороны, мне страшно, что мое отсутствие вызовет у компании проблемы, а с другой – я боюсь, что мое исчезновение никто и не заметит.
Возле стола примостилась большая спортивная сумка; в ней двухнедельный запас одежды, а сверху брошен пуховик, приготовленный для уэльских холодов. Вещей немного – судя по информации в брошюре доктора Коделл, все, что бы мне ни вздумалось взять с собой, будет предоставлено на месте. Там написано нечто вроде «дом вдали от дома».
По мягкому ковру коридора к моему кабинету приближаются двое. Сквозь стеклянную перегородку видны размытые очертания фигур Дилайлы Мейсон и Майры Стюарт-Милл. Слышится вежливый смех: дамы обмениваются заключительными комплиментами после плодотворной двухчасовой встречи.
Мама открывает дверь в мой кабинет, завершая разговор с Майрой.
– В четверг мы их куда-нибудь пригласим и заодно представим вас. Я попрошу Майкла заняться организацией.
– Прекрасная идея. Главное, чтобы не в рыбный ресторан, как в прошлый раз, – с улыбкой отвечает та.
Майра случайно встречается со мной глазами и задерживает свой взгляд чуть дольше, чем следовало бы. Я смотрю на нее с легкой улыбкой, стараясь хоть немного облегчить неловкость ситуации. Но Майра отворачивается, делая вид, будто всего лишь скользнула взглядом по пустой комнате.
– Вот и чудно. Увидимся на совещании. – Мама отпускает Майру, и мгновение спустя, когда та исчезает за углом, переключается на меня. – Похоже, ты меня не ждал, – замечает она.
– Пришлось разбираться со срочными делами, – отвечаю я.
– Понимаю, – кивает мама. – Водитель ждет внизу, подъехал ровно в два.
– Ну, это же доктор Коделл, не кто-нибудь.
Мама смотрит на меня искоса, явно не оценив шутку. Мы молча идем по коридору. На полпути наши лица вдруг мрачнеют. Вероятно, мы одновременно подумали об одном и том же: мой курс у доктора Коделл станет страшным моментом истины, последним отчаянным рывком к свету. И либо я вернусь домой ожившим, либо практически без надежды на исцеление, человеком настолько сломленным, что даже три четверти миллиона фунтов не смогли обеспечить ему душевный покой.
Мы заходим в лифт, и меня осеняет еще одна догадка.
– Мам… а ты заходила в мою квартиру, пока меня не было? В смысле, еще раз. Когда я лежал в больнице.
– Нет, а что?
– Кто-то переложил мою почту. Точнее, не переложил. Некоторое время назад один конверт упал со стола, а вчера вновь оказался на месте.
Мама озадаченно хмурится. Наверное, странно говорить о таком в последние минуты перед расставанием.
– Кажется, Шарлотта ездила к тебе за вещами. – Мама поворачивается к металлическим дверям и смотрит, как номера этажей уменьшаются до нулевого. – Сообразительная девочка. Жаль, работает не со мной.
Мы выходим в вестибюль, отделанный белым камнем и лакированными деревянными панелями. Охранник пропускает нас на парковку. Первое мгновение мы всматриваемся в безликую массу черных кебов, с волнением балансируя между легкой болтовней и непривычно торжественным прощанием.
– Я желаю тебе только добра. Надеюсь, ты это
