война уже в затылок дышит, а ты нам что-то толкуешь о синдикализме!
Пузатый взмок, он был без куртки, рубашка расстегнута, под мышками мокрые круги. Большой Луи повернулся к негру.
— Война? — спросил он. — Какая война?
— Скамейка! — сказал Даниель. — Она-то нам и нужна!
Это была зеленая скамейка у стены фермы, под открытым окном. Даниель толкнул перекладину и вошел во двор. К нему с лаем бросилась собака, волоча за собой цепь; на пороге дома появилась старуха, она держала кастрюлю.
— Пошла, пошла! — сказала она, размахивая кастрюлей. — Заткнись!
Собака, немного порычав, легла на живот.
— Моя жена немного устала, — снимая шляпу, сказал Даниель. — Вы ей позволите посидеть на этой скамейке?
Старуха недоверчиво сощурила глаза: может, она не понимала по-французски? Даниель громко повторил:
— Моя жена немного устала.
Старуха повернулась к Марсель, припавшей к перекладине, и ее недоверие растаяло.
— Конечно, ваша жена может сесть. Для того и скамейки. Она ее не просидит. Вы идете из Пейреорада?
Марсель вошла во двор и, улыбаясь, села.
— Да, — сказала она. — Мы хотели дойти до утеса; но теперь это для меня далековато.
Старуха понимающе подмигнула.
— Еще бы! — сказала она. — В вашем положении нужно быть осторожной.
Марсель прислонилась к стене, полузакрыв глаза, она счастливо улыбалась. Старуха поглядела с понимающим видом на ее живот, затем повернулась к Даниелю, покачала головой и уважительно осклабилась. Даниель сжал набалдашник трости и тоже улыбнулся. Все улыбались, живот был здесь в безопасности. Из дома, спотыкаясь, вышел ребенок, он замер и удивленно уставился на Марсель. Он был без штанов, его красные ягодицы покрывали болячки.
— Я хотела увидеть утес, — с шаловливым видом повторила Марсель.
— Но в Пейреораде есть такси, — сказала старуха. — Оно принадлежит Ламблену-сыну, последний дом по дороге на Бидасс.
— Знаю, — кивнула Марсель.
Старуха повернулась к Даниелю и погрозила ему пальцем:
— Ах, месье, нужно быть к своей жене внимательным; сейчас надо ей во всем потакать.
Марсель улыбнулась.
— Он ко мне внимателен, — заверила она. — Я сама захотела пройтись пешком.
Она вытянула руку и погладила мальчика по голове. Вот уже недели две, как она интересовалась детьми; это пришло внезапно. Она трогала и щупала их, как только они оказывались в пределах ее досягаемости.
— Это ваш внук?
— Нет, сын моей племянницы. Ему около четырех.
— Хорошенький, — сказала Марсель.
— Да, когда послушный. — Старуха понизила голос: — У вас будет мальчик?
— Не знаю, — сказала Марсель, — я бы очень этого хотела!
Старуха засмеялась.
— Каждое утро нужно молиться святой Маргарите{7}. Наступила округлая, населенная ангелами тишина. Все смотрели на Даниеля. Он склонился над тростью, смиренно по-мужски сурово потупив глаза.
— Простите за беспокойство, мадам, — мягко сказал он. — Не соблаговолите ли принести для моей жены чашку молока? — Он повернулся к Марсель: — Вы выпьете чашку молока?
— Сейчас принесу, — отозвалась старуха. Она исчезла в кухне.
— Сядьте рядом со мной, — предложила Марсель. Он опустился на скамейку.
— Как вы предупредительны! — воскликнула Марсель, беря его за руку.
Он улыбнулся. Она растерянно смотрела на него, а Даниель продолжал улыбаться, подавляя зевоту, растянувшую ему рот до ушей. Он думал: «Недопустимо выглядеть до такой степени беременной». Воздух был влажным, слегка горячечным, запахи плавали неуклюжими сгустками, как водоросли; Даниель пристально смотрел на зелено-рыжее мерцание кустарника по другую сторону изгороди, его ноздри и рот были полны листвой. Еще две недели. Две зеленые мерцающие недели, две недели в деревне. Деревню он ненавидел. Робкий палец прогуливался по его руке с неуверенностью ветки, колеблемой ветром. Он опустил глаза и посмотрел на палец — белый, пухловатый, на нем было обручальное кольцо. «Она меня обожает», — подумал Даниель. Обожаемый. День и ночь это покорное и вкрадчивое обожание втекало в него, как живительные ароматы полей. Он прикрыл глаза, и обожание Марсель слилось с шумящей листвой, с запахом навозной жижи и эспарцета.
— О чем вы думаете? — спросила Марсель.
— О войне, — ответил Даниель.
Старуха принесла чашку пенящегося молока. Марсель взяла ее и стала пить медленными глотками. Верхняя губа глубоко погрузилась в чашку и шумно втягивала молоко, с певучим звуком проникавшее ей в горло.
— Как приятно, — вздохнула она. Над ее верхней губой обозначились белые усики.
Старуха с выражением добросердечия смотрела на нее.
— Сырое молоко, вот что нужно для малыша, — сказала она. Обе женщины понимающе рассмеялись, и Марсель встала, опираясь о стену.
— Я чувствую себя совсем отдохнувшей, — промолвила она, обращаясь к Даниелю. — Если хотите, пойдемте.
— До свиданья, мадам, — сказал Даниель, опуская купюру в руку старухи. — Мы вам признательны за любезный прием.
— Спасибо, мадам, — задушевно улыбаясь, сказала Марсель.
— До свиданья, — ответила старуха. — На обратном пути идите потихоньку.
Даниель поднял перекладину и уступил дорогу Марсель; она споткнулась о большой камень и пошатнулась.
— Ай! — издалека вскрикнула старуха.
— Обопрись на мою руку, — сказал Даниель.
— Я такая неловкая, — сконфуженно проговорила Марсель.
Она взяла его за руку; он почувствовал ее рядом, теплую и уродливую; он подумал: «Как только Матье мог ее хотеть?»
— Идите медленно, — сказал он.
Темные изгороди. Тишина. Поля. Черная линия сосен на горизонте. Мужчины тяжелыми неторопливыми шагами возвращались на фермы, сейчас они сядут за длинный стол и молча съедят свой суп. Стадо коров перешло дорогу. Одна из них чего-то испугалась и, подпрыгивая, шарахнулась в сторону. Марсель прижалась к Даниелю.
–. Представьте себе, я боюсь коров, — сказала она вполголоса.
Даниель нежно сжал ее руку. «Пошла бы ты к черту!» — мысленно ругнулся он. Марсель глубоко вздохнула и замолчала. Он покосился на нее и увидел мутные глаза, сонную улыбку, блаженный вид: «Готово! — подумал он с удовлетворением. — Она снова отключилась». Это временами на нее находило, когда ребенок шевелился в животе, или когда ее охватывало какое-то незнакомое ощущение; должно быть, она чувствовала себя до упора заселенной, переполненной — млечный путь. Так или иначе, он выиграл минут пять. Даниель подумал: «Я гуляю в деревне, мимо проходят коровы, эта тучная женщина — моя жена». Ему захотелось смеяться: за всю жизнь он не видел столько коров. «Ты этого хотел! Ты этого хотел! Ты загодя желал катастрофы, что ж, ты ее получил!» Они шли медленно, как двое влюбленных, под руку, вокруг жужжали мухи. Какой-то старик, опершись на лопату, неподвижно стоял на краю своего поля, он смотрел, как они проходили, и улыбнулся им. Даниель почувствовал, что густо краснеет. В этот момент Марсель вышла из оцепенения.
— Вы верите, что война будет? — быстро спросила она. Ее движения потеряли агрессивную напряженность, они были грузными и томными. Но она сохранила грубоватый категоричный тон. Даниель смотрел на поля. Что
