и социальной организации, но главным образом по индивидуальному характеру. Относительно южных камчатцев, например, он писал, что «проще всего сказать, кем они не являются: они не воинственны и не независимы… они не скупы и не нечестны» [Кеннан 2019: 32]. В отличие от них, изолированные коряки получили у Кеннана гораздо более высокую оценку: благодаря тому, что они «умеренны, целомудренны и мужественны», коряки «лучше – морально, физически и интеллектуально» [Кеннан 2019: 101]. Даже отнюдь не будучи цивилизованными, представители экзотических и отсталых групп могут, по оценке Кеннана, проявлять наилучшие черты индивидуального поведения.
Кеннан определял национальный характер, развивая свою оценку индивидуального характера. Как заметила одна его знакомая, «характер – это суровое испытание, которым он подвергает себя и других людей, и только с этой точки зрения он находит общий язык с окружающими» [Dawes 1888: 631; Susman 1984]. Таким образом, некоторые члены национальной или этнической группы могут быть людьми с характером, в то время как другие – нет. Кеннан порвал с европейской традицией, которая выводила индивидуальные черты из принадлежности к группе: русский ленив в силу того, что он русский. Вместо этого Кеннан определял нацию по тому, насколько сильным характером обладают ее граждане. Эта инверсия повлияла на формирование не только его этнографии коренных сибиряков, но и его взглядов на русских и американцев. Он стремился общаться только с мужчинами и женщинами с характером, независимо от их национальности.
В 1868 году, вскоре после возвращения из Сибири, с целью улучшить свое положение Кеннан начал серию лекционных турне. В 1870 году он вернулся в Россию в поисках приключений, а также дополнительных материалов для лекций. Он нашел то и другое в большом количестве в горах Кавказа, которые только недавно были включены в состав Российской империи. Его труды о жителях гор имели отчетливый антропологический уклон, поскольку он довольно подробно описал «интересные расовые типы» этого региона. Он продолжал проводить различие между индивидуальным характером и коллективными уровнями цивилизации. Таким образом, жители гор Восточного Кавказа, которые были «гостеприимными, храбрыми [и] щедрыми» и обладали «врожденной жилкой поэтического чувства», тем не менее оказались «полуварварами». По мере того, как Кеннан путешествовал все дальше вглубь Российской империи, он продолжал существенно разделять в своих трудах личные черты и уровень цивилизации [Kennan 1874: 171, 176, 187].
В 1870-х годах его аудитория на родине также расширилась, поскольку лекции он стал проводить все дальше и дальше от места своего рождения в Огайо. Он начал писать для национальных журналов. Кеннан пытался закрепиться в качестве ведущего американского эксперта по России не только благодаря собственным усилиям, но и стараясь помешать своим потенциальным конкурентам. Так, например, расстроенный тем, что он не смог опубликовать свои переводы, Кеннан безжалостно критиковал один из переводов Юджина Скайлера. Рецензируя выполненный Скайлером перевод романа Л. Н. Толстого, Кеннан обвинил переводчика в распространении «совершенно варварской» прозы, которая «хуже, чем бесполезна». Резкие слова Кеннана имели скрытый мотив, в чем он признался своему отцу: «Раз уж я не могу опубликовать ни один из своих переводов, по крайней мере я могу помешать тем, кто это делает»[34].
Жертва корыстных нападок Кеннана, Юджин Скайлер, пришел к изучению России совсем другим путем. Потомок одной из первых голландских семей Нью-Йорка, Скайлер провел детство в весьма привилегированных условиях, а в возрасте 15 лет он поступил в Йельский университет. Несмотря на то что Скайлер был еще очень молод и не пользовался популярностью (или, возможно, благодаря этому), он преуспевал в учебе. После окончания университета он остался в Нью-Хейвене, получив в 1861 году степень в области философии и психологии, скорее всего специализируясь на современной филологии[35]. Он был одним из самых первых докторов философии, получивших ученую степень на американской земле. Впервые Скайлер заинтересовался Россией во время Гражданской войны, когда он посетил стоявший в Нью-Йорке российский военный корабль. Ведомый этим интересом, он воспользовался своими семейными связями и получил консульскую должность в Москве, куда переехал в 1867 году. Скайлер быстро связался с Императорским русским географическим обществом и был зачислен в него в качестве почетного члена [Schuyler Schaeffer 1901: 17; Schuyler 1901: 207–209].
Вскоре Скайлер начал публиковать статьи о России и русских в журналах общего профиля. Одна из его первых статей, посвященная русскому крестьянству, представляла собой воспроизведение полного перечня стереотипов о русском характере. Подобно барону Августу фон Гакстгаузену, Скайлер подчеркивал разительные различия между русскими крестьянами и западноевропейцами. У Скайлера, как и у Гакстгаузена, прослеживается славянофильская идея о духовности сельской России, хотя они по-разному объясняли отличия России от Запада. В то время как славянофилы восхваляли стабильность, духовность и коллективизм русских крестьян, Скайлер и другие видели те же черты, но высмеивали сельских русских как консервативных, склонных к фатализму и зависимых. Он подчеркивал их «консерватизм и приверженность традициям», их настроения (которые варьировались от мрачного до подавленного), а также их неорганизованность и несамостоятельность. Русский крестьянин – это «исключительная смесь лени… [и] беспечности». Крестьянам не хватало большинства способностей, необходимых для достижения успеха: у них «нет никакого представления о ценности времени», и они «исключительно недальновидны». Что касается их интеллектуальных способностей, то у Скайлера были удручающе низкие ожидания. Он признал, что крестьянин «отнюдь не так глуп, как его часто называют». Скайлер делал ударение на «он»; он считал, что крестьянки все без исключения «очень глупы». В целом, заключил он, русские крестьяне проявляют признаки «примитивных» людей в своей безнравственности, «безынициативности» и рабочих привычках. Единственной надеждой России на процветание было каким-то образом привить своим крестьянам уверенность в своих силах, хотя это было бы трудной задачей[36]. Как и авторы более ранних европейских трудов, Скайлер подчеркивал врожденные черты и напрямую связывал их с экономическими неудачами России.
Черты, которые Скайлер приписывал русским крестьянам, также (по его оценке) подходили жителям среднеазиатских областей Российской империи. Скайлер путешествовал по российской Средней Азии в 1873 году, скорее всего по приглашению члена Императорского русского географического общества [Schuyler 1877, 1: III, VI; Brown 1971: 165]. Его описания Средней Азии показывают, в какой степени он проникся цивилизаторской миссией Географического общества. Скайлер настаивал на том, что «интересы цивилизации требуют порядка» в Средней Азии; порядок, в свою очередь, требовал российского имперского правления. Хотя он не воздерживался от критики российской административной практики в регионе, – более того, он даже спровоцировал небольшой международный инцидент, после того как его конфиденциальная критика появилась в печати, – у Скайлера не вызывали возражений общие цели русских. Сильное российское присутствие в Средней Азии, как сообщил Скайлер министру иностранных дел, было «выгодно… не только жителям [региона], но и всему миру». Напротив, уменьшение присутствия вскоре приведет к тому, что жители Средней Азии будут жить в «анархии» или «деспотизме»[37].
Положительная оценка Скайлером деятельности России в Средней Азии основывалась на его низком мнении о жителях этого региона. Киргизы, например, демонстрировали «простоту жизни», которая делала их «гораздо большими детьми природы, чем большинство других азиатов… [со] всеми недостатками и достоинствами детей». Но даже это было пересмотром первых впечатлений Скайлера (после поездки в 1869 году): «Киргизы обладают всеми пороками и лишь немногими достоинствами дикарей». Скайлер больше фокусировался на пороках, чем на достоинствах, подчеркивая гедонизм, нечестность, грязь и развращенность киргизов и их соседей. По его мнению, эти недостатки оправдывали российское правление в регионе. До тех пор, пока
