этот способ вообще существует.
К сухости голоса всплеском эмоций примешалась горечь.
– Ты говорил, что всё равно не можешь меня оживить, – стараясь ощутить то же спокойствие, что прозвучало в её голосе, напомнила Ева. – Так почему сейчас расстраиваешься?
– Я вряд ли смогу провести ритуал, но вывести для него формулу – вполне. И если не справился я, вряд ли справится кто-то другой.
Это прозвучало без гордыни, без хвастовства: простой безнадёжной констатацией факта.
– Ты работал над формулой всего ничего. К тому же тебя отвлекает вся эта возня с пророчеством.
– Я умею разграничивать работу и всё остальное. Ни эмоции, ни жизненные неурядицы не могут мне помешать. Если я не нашёл решение, вложив столько усилий…
Когда он осёкся, Ева настороженно и пытливо наклонилась вперёд:
– Что?
В его лице поочерёдно сменились сомнение, задумчивость и непроницаемая, пугающая мягкость.
– Нет, – выбираясь из-под одеяла, едва слышно ответил Герберт. – Ничего.
Он лежал одетый, только босой. Встав на колени рядом, близко, словно в танце, бережно взял её лицо в ладони, всматриваясь в него так, будто никогда раньше не видел.
– Что? – повторила она.
Не ответив, он склонил голову. Закрыв глаза, прижался лбом к её лбу.
– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?
Вопрос, который в другой момент заставил бы её улыбнуться, сейчас вынудил сглотнуть ком в горле: столько в нём звучало отчаянной, безнадёжной, прощальной нежности.
– Что ты делаешь? – зачем-то прошептала она, глядя на пушистый ореол его размытых близостью ресниц.
– В верхнем ящике кристалл для связи с Мирком. Визит Айрес пересидишь в тайном ходе. – Тихие, невпопад звучащие слова отозвались тревогой в небьющемся сердце. – Когда всё успокоится, попросишь Мирка забрать вас к себе. Тебя, яйцо… Он сможет вас защитить.
– А почему ты не сможешь? – её пальцы перехватили его запястья, не отстраняя их – просто держась. – Герберт, в чём дело?
Он не ответил. Лишь до слуха донёсся глубокий, судорожный выдох, смешанный с шелестом неразборчивых слов – будто вырвавшиеся отзвуки беззвучной, про себя читаемой молитвы.
Молитва…
…«смерть и любовь моя перед моим лицом», – воспоминанием пропело в ушах.
Мигом отпустив державшие её руки, Ева зажала его губы ладонью прежде, чем они успели коснуться её собственных.
– Ты что… правда… Обмен?
Она сумела вымолвить только это. Но то, с какой досадливой обречённостью Герберт отстранился, подтвердило, что он понял вопрос.
И ясно указало, каким был бы ответ.
– Ты что, правда хотел совершить Обмен? Обменять мою жизнь на свою?! – Ева пихнула его в грудь так яростно, что некромант, пошатнувшись, невольно опустился с колен на пятки. – Совсем спятил, идиот?! Думаешь, мне нужна жизнь такой ценой?
– Моя жизнь, если подумать, не так уж дорого стоит.
Услышав отстранённые, без тени эмоций брошенные слова, она толкнула вновь – в плечо, злясь едва ли не больше, чем в день, когда Герберт её ударил. Вдохнула, пытаясь взять себя в руки.
Запоздало вспомнила, что в текущем состоянии дыхательная гимнастика ей вряд ли поможет.
И что ему сказать? Напомнить, что он значит для неё? Что от него слишком многие зависят? Что он ещё не отыграл свою роль – хотя бы в грядущем восстании? Это он и так прекрасно знает.
Это его не остановило.
– Если не ценишь свою жизнь, цени то, чего вместе с ней лишаешься, – сказала она вместо этого.
– И что это?
– Всё, что ждёт тебя там.
Герберт перевёл взгляд в направлении, указанном её сердитым кивком, – на окно, где за незадвинутыми шторами молчала бесснежная ночь.
– Черноту? – уточнил он вежливо.
– Красоту. Море грёбаной красоты. Слишком прекрасной, чтобы вот так легко от неё отказываться.
– Закаты, звёзды, луна? Рассветы, цветы и горы? – сарказм его улыбки резал лезвием по живому, словно пытаясь шрамом оставить в её сознании слово «бесполезно». – Неравное соотношение красоты и всего остального.
А я должна его убедить, глядя в прозрачный холод его глаз, подумала Ева отчаянно. Должнадолжнадолжна. Чтобы больше не делал глупостей. Чтобы можно было не бояться за то, что он сам причинит себе больший вред, чем все наши враги.
Как можно быть одновременно настолько умным и настолько глупым?..
– Нет. Не только. – Она помолчала, вспоминая аргументы, припрятанные на кромке сознания. Найденные когда-то для себя – бессонными ночами, в которые она задавалась вопросами, слишком безнадёжными и взрослыми для девочки-подростка. – Ты даже не узнал бы, что есть все остальное, не будь в мире красоты. Красоты отношений. Красоты поступков. Красоты слов.
– И был бы куда счастливее. Не с чем было бы сравнивать.
– Идиот, – повторила Ева, как никогда понимая Динку с её извечным «дурилка». – По мне, так это единственное доказательство того, что, если кто-то нас создал, он нас всё-таки любит. Иначе стал бы он дарить нам всё это?
Будь здесь Динка, она бы наверняка сумела вправить ему мозги на место. Так же, как вправляла Еве. Так же, как наверняка вправила бы Лёшке, будь у неё больше времени. Но старшей сестры здесь нет – только она, Ева.
И пусть из них с Гербертом больше лет не ей, сейчас она – за старшую.
– Какой смысл жить там, где красота беззащитна перед злом, торжествующим день за днём? Где добряков чужие беды терзают не меньше собственных, а негодяи и мздоимцы, перешагивая через них, пируют на костях? Где благие побуждения оканчиваются ничем, где большая часть твоих начинаний терпит неудачу, где даже твои успехи ничтожны в сравнении с масштабом истории? – Он сидел напротив неё, сложив руки на коленях, словно на японской чайной церемонии, с которой никак не вязалась его злая улыбка. – Ты у нас так невозможно любишь жизнь. Не я. Но этот мир настолько беспощаден, что из нас двоих убил именно тебя. Не логично ли восстановить справедливость? Поменять нас местами?
– Логично найти другой способ…
– Нет другого способа. Нет. И оттягивать неизбежное я не хочу. – Жёсткость, проступившая в его взгляде и чертах, дёрнула в душе струну отчаяния. – Восстание прекрасно пройдёт без моего участия. Айрес сделала ставку на меня – и без меня потерпит крах, и войны не будет, и вам с Мирком даже пророчество не понадобится. В конце концов, он изначально планировал провернуть всё без моего участия, и я слишком хорошо знаю своего брата, чтобы в нём сомневаться.
Возможно, ещё пару недель назад в ответ на это Ева снова бросила бы презрительное «трус». Но за эту пару недель она успела изучить его достаточно хорошо, чтобы ясно понять: сейчас он уговаривает не её – себя. Хочет не растерять решимости на то, что считает
