Он пожимает плечами.
Но мой разум спотыкается о его слова. Тайное.
— О чем ты говоришь? Тайное?
— Мои люди в Бризадульче не ждут возвращения своего короля еще месяц или около того.
Своего короля. Тайное путешествие.
А королеву? Что-то в моем взгляде заставляет его напрячься.
Я глубоко вдыхаю.
— Они ведь вообще не знают обо мне?
Он качает головой.
— Нет. Они не знают, что я привезу с собой жену.
Дорога выравнивается, и наш путь становится более комфортным. Воздух наполнен жаром, но легче ощущается на коже из-за постоянного легкого ветерка. Размытые, коричневатые пятна портят горизонт. Песчаные бури, объясняет мне лорд Гектор, когда замечает, что я смотрю на него. Во время сезона ураганов ветер дует вглубь материка от океана, и образующаяся песчаная буря так сильна, что может содрать кожу человека до костей. Я рада, что мы поедем на запад, к морю, оставляя дюны далеко-далеко.
Я скучаю по Химене. Может быть, не стоило спрашивать о человеке, которого она убила. Теперь я чувствую нечто между нами, нечто огромное, неосязаемое и невысказанное. Она, как всегда, каждое утро помогает мне одеваться и заплетает волосы и каждую ночь взбивает мои гофрированные юбки. Но ее прикосновения резкие, а взгляд грустен и далек. Или, может быть, я себе это воображаю.
Аньяхи чувствует себя все хуже. Лорд Гектор подозревает, что она подхватила какую-то тропическую лихорадку, хотя никто, кроме нее, не заболел. Ее кожа, раньше темная, как у меня, стала пепельно-серой. Когда она дремлет, ее сон лихорадочен и беспокоен. Что-то пугает ее. Она часто выкрикивает мое имя, паникует, и мне приходится хватать ее липкие руки и шептать ей на ухо, пока она не успокоится. Когда она просыпается, она твердит, что не помнит ничего из своих снов, но я уверена, что это не так.
Мы в двух днях пути от Бризадульче, а у нас в карете стоит запах гниющей плоти. Я не врач, и несмотря на мое королевское воспитание, я совсем не сведуща в целительстве. Тем не менее, я не знаю лихорадки, которая могла бы вызвать такое зловоние.
Я отвожу Химену в сторону во время очередной остановки для перекуса орешками и сушеными дольками манго.
— Это не тропическая лихорадка, Химена. И не сломанная нога. Почему она…
Химена смотрит на мою руку. Я понимаю, что сжимаю ее слишком сильно, мои пальцы глубоко вонзились в ее плоть.
Я расстроенно убираю руку, но вдруг замечаю слезы в глазах Химены.
— Что это, Химена? Ты что-то недоговариваешь.
Нянюшка кивает и сглатывает слезы.
— Аньяхи ранена куда сильнее, чем мы думали. И она ничего не сказала нам. Ничего.
Ее дрожащий шепот и страх лжи камнем ложатся у меня на груди. Я никогда не видела, как Химена плачет.
— Ты имеешь в виду, сильнее, чем просто сломанная нога?
— Это другая нога. Там рана. Над лодыжкой. Когда мы вытаскивали ее…
Рана. Это просто рана. Ведь ничего страшного?
Химена продолжает говорить, а я почти ничего не слышу из-за шума в ушах. Что-то там об инфекции и о том, что слишком поздно ампутировать ногу.
Я мчусь обратно к карете. Аньяхи лежит, распластавшись по скамейке. Она стонет от лихорадки даже во сне. Я хватаю ее за ногу, ту, которая не сломана. Скрытые под юбкой, тряпки вокруг ее лодыжки влажные и коричневатые, будто в пятнах от чая. Когда я их разворачиваю, запах становится совсем невыносимым. Пахнет так, будто рыба полежала долго под солнцем, но слаще, словно гнилые фрукты. Аньяхи начинает метаться, когда я открываю ее рану.
Я содрогаюсь и прикладываю руку ко рту. Сиреневая и зеленая каша вместо кожи. Что-то черное и вязкое сочится из раны, кожа по краям жутко облезает.
Это мы виноваты во всем — я и Химена; мы сделали это, когда вытаскивали ее из-под кареты.
Есть только одна вещь, которую я могу сделать. Я падаю на скамью напротив моей фрейлины. Когда я закрываю глаза, Божественный камень начинает посылать теплые импульсы.
Я избранная Богом. Он непременно услышит мои молитвы.
На следующее утро Аньяхи пробуждается от температуры. Мое сердце стучит с надеждой. Всю ночь камень в моем пупке излучал спокойствие, означающее, что он услышал меня. Я уверена, что Аньяхи исцелится.
Целую минуту она пытается сосредоточиться. Увидев меня, она улыбается.
— Элиза, — шепчет она. Ее карие глаза светятся спокойствием.
Я глажу ее по лбу.
— Надо было сказать нам, Аньяхи. Ты должна была…
— Послушай меня.
Моя рука замирает на полпути.
— Элиза, у тебя прекрасная судьба.
Несмотря на ее мягкий голос, в нем есть что-то жесткое. Карета гремит, мои пальцы покалывает.
Она хватает меня за руку и сжимает.
— Ты не должна терять свою веру, дитя. Несмотря ни на что. Не сомневайся в Боге или в его выборе. Он знает бесконечно больше, чем мы можем себе представить.
Я качаю головой. Что-то не так. Она никогда раньше так не говорила со мной. Я открываю рот, чтобы сказать ей, что все будет в порядке, что я молилась за нее…
— Он так сильно любит тебя. Как и я. Обещай, что будешь доверять ему.
Я должна пообещать. Все, что угодно, лишь бы ей стало легче. Но я не могу найти слова.
Она вздыхает и закатывает глаза. Ее голос звучит очень тихо, когда она произносит:
— Ты — свет моей жизни, Элиза. Моя особенная…
Ее руки отпускают мои.
— Аньяхи?
Но она не отвечает. Она похожа на куклу со стеклянными глазами, застывшими с удовлетворением, губы слегка приоткрыты. Я осторожно наклоняюсь к ней, чтобы закрыть глаза кончиками пальцев, в надежде, что она просто уснула. Но тишину сна не спутать с тишиной смерти.
Глава 5
Я никак не могу очистить голову от тумана, хотя лорд Гектор так вежлив и деликатен со мной. Это слышно по тому, как понизился его голос и какие мягкие и медленные слоги получаются у него. Очень мило с его стороны.
— Мы возьмем ее с собой в город. — Химена говорит сквозь слезы. — Нужно похоронить ее достойно.
Лорд Гектор кивает.
— Тогда я начну готовить тело… вернее, даму для путешествия.
Я смотрю на них и понимаю, что Химена ответила ему, потому что я не могла.
— Нет.
Это слово сначала удивляет меня, но, подержав его немного во рту, я понимаю, насколько это правильное решение. Они ждут моих пояснений, а я стою, уставившись на пустыню. Она мерцает красно-желтым, отражая восходящее солнце. Неделю назад Аньяхи говорила мне, что всегда мечтала увидеть пустыню. Она говорила, что не может себе представить, что земля похожа на волны и простирается далеко-далеко, словно море.
