теории стохастических процессов, ей казалось, что в мире существуют «точки кристаллизации», где колесо фортуны застревает в выигрышной позиции.
Преодолевая мое интуитивное сопротивление, она начала затяжную осаду. В качестве осадного орудия она использовала рыхлый, кишевший бактериями организм. У Лампасовой вдруг открылись многочисленные хвори и разного рода болезненные симптомы, из-за которых жизнь в моем маленьком «космическом корабле» стала невыносимой.
Потянулась вереница толстопузых врачей в пенсне, слетались стайки алчных сестер милосердия. Я содрогалась от запаха варварских лекарств, казалось, пропитавших каменные стены особняка. Я была поражена бессилием земной медицины, все достижения которой умещались в пузырек со льдом. А болезнь, между тем, затягивалась и грозила тяжелыми осложнениями. Мне пришлось уступить, и тогда, уповая на советы лекаря, было решено срочно уехать за границу, где мягкий климат и природные источники совершали чудеса исцеления.
Получив паспорта, мы укатили в центр континента на какой-то ужасной тепловой машине, которая, содрогаясь, исторгала из себя столбы пламени и дыма. Там, облюбовав самый модный курорт, мы сняли чистенький домик с фальшивыми окнами, купили выезд и обзавелись прислугой. Все устроилось так быстро и тихо, что я забыла об инструкциях психотехников и вела себя крайне безрассудно. Новые впечатления начисто затмили прошлое. Мы совершали утренние моционы по бульвару, пили тухлую воду из источника, а вечерами отправлялись в ближайшее казино.
Здесь, в полумраке, среди чахлых пальм и лакеев, я обнаружила необычный микромир, характеристики которого отсутствовали в каталоге Броккероуэлла. Это была необычайная замкнутая система, по сравнению с которой бледнел вестянский паноптикум на Санформане. Игорные дома маленького курорта порождали удивительное разнообразие монстров – нас окружали титулованные особы, родовитые бездельники, профессиональные шулеры, безумцы и финансовые тузы.
Многоопытная Лампасова знала, как трудно поразить этот мирок генеалогией и сверканием бриллиантов. Воспользовавшись моей наивностью и неприкосновенным капиталом, она вовлекла меня в такую крупную игру, что очень скоро мы стали настоящей сенсацией. О нас писали в прессе, нас преследовали репортеры и жадная до зрелищ толпа гомозавров.
Такой успех окончательно вывел меня из фокуса устойчивости, и Лампасова, перешедшая от минеральной воды к «мадере», точно тупой детерминированный робот, тащила крошку Леймюнкери к финансовому банкротству.
И критический момент наступил. Когда в одну ночь метелочка крупье подмела наши последние жетоны, наступил час расплаты. Спасаясь от позора, мы срочно упаковали чемоданы и поспешили вернуться домой.
Втайне я была довольна таким поворотом событий. Мой «космический кораблик», мой особняк, кружившийся под северными звездами, изящно сервированные обеды, журналы мод и ангорские коты были куда большей гарантией безопасности, чем прокуренные залы казино. Конечно, я совершила ошибку, но мне казалось, что ничего страшного не произошло – наверняка вестянская фемида предусмотрела защитные программы на случай небольших жизненных неудач. Увы, господа, это оказалось иллюзией.
Однажды ко мне заявился необычный визитер. Это был молодой крошечный гомозаврик с тоненькими усиками и пуговичными глазами. Он вежливо снял канотье и принялся бесцеремонно осматривать мебель, картины, столовое серебро. На мои удивленные вопросы он отвечал скорбным молитвенным тоном: «Очень сожалею, сударыня… Примите мои… И прочее… Ваша недвижимость пойдет с молотка-с в счет долгов… Очень сожалею…»
Вначале я приняла его слова за остроумную шутку и для приличия предложила ему отобедать. Но тут случилась совсем дикая сцена. В гостиную с шумом ворвалась Лампасова и, недолго думая, запустила в шутника початую бутылку «мадеры». Гомозаврик куда-то мигом исчез, а разъяренная старуха орала во всю глотку, пиная ангорских котов: «Мы нищие! Нас выбросили на улицу! В чулан! Я этого не переживу!» Ее монолог продолжался так долго, что я в конце концов поняла: легкомысленное отношение к законам ссылки обернулось подлинной катастрофой.
Вам не трудно представить, господа, что мне пришлось пережить, когда я столкнулась с грубым социальным механизмом, господствовавшим в этой звездной провинции. Я металась в поисках кредита, нанимала адвокатов, прятала драгоценности, искала защиты у влиятельных особ. Безрезультатно. Гомозавры, прежде широко раскрывавшие передо мной двери своих домов, брезгливо отвернулись от нищей вестянки. Они оказались более жестокими, чем гурталы. Их улыбки были страшнее оскала мутантов.
Когда старуха Лампасова ушла в приживалки к генеральше Путятиной, я осталась совершенно одна на чужой планете. Но как ни тяжело было мое поражение, ссылка продолжалась, на мне по-прежнему лежала обязанность жить, скрываться, играть навязанную психотехниками жалкую роль.
У меня еще оставалась мизерная рента, позволявшая кое как сводить концы с концами. Я сняла тесную каморку с видом на черный базар и с тех пор вела себя как затворница, избегала любых контактов с гомозаврами. Опасаясь вновь нарушить мнемоинструкцию, я постигала константы земной культуры, читая дешевые книги, которые за медяки брала в лавках букинистов. Это был единственный безопасный способ квазичеловеческого существования.
Что-то кардинально менялось в структуре моего мышления. Я стала все чаще задумываться о том месте, которое занимала в этой гигантской империи гомозавров. Инстинкт контактолога подсказывал, что все эти годы я была на ложном пути. Я пыталась примириться с жандармским миропорядком, тогда как мне надлежало противопоставить себя существующей действительности. Разумеется, с точки зрения ортодоксальной контактологии такая суперпозиция была запрещена. Но я больше не могла вести прежний паразитический образ жизни и теперь стремилась к поиску более гибких программ поведения.
К сожалению, у меня был узкий спектр возможностей. Путь в науку был наглухо закрыт шоковой ингемотерапией. Уровень моих профессиональных знаний опустился почти до нуля, я не могла воспроизвести по памяти даже простейший ряд некогерентных цивилизаций. Да и не нужны были гомозаврам мои знания. Голод, войны, разнообразные формы социального насилия, эпидемии, поголовная неграмотность, религиозный фанатизм – эти мощные барьеры, надо полагать, еще многие столетия будут способствовать консервации примитивного земного мира. Здесь я была бессильна. Реальной оставалась только сфера художественной деятельности. Похрустывая сухарями, я нисколько не сомневалась в том, что искусство не просто «мечта и сон», оно способно на самом тривиальном материале строить широкие концепции о смысле жизни, морали, истории. Искусство открывало простор творческой фантазии, свободно преодолевающей границы между временами, странами, культурами. Это очень вдохновляло меня. Я прекрасно понимала, что любая попытка осуществить эстетический контакт будет уникальной в истории отношений Большой Октавы и Земли. Понимала… Но дальше красочных мечтаний дело не шло.
А между тем стрелка космического хронометра отмеряла унылые годы, отравленные возраставшей дороговизной и полной бесперспективностью. Проценты, на которые я жила, едва спасали от голодной смерти. Я обносилась, ходила в лохмотьях, спала на куче старого тряпья, кишевшего отвратительными насекомыми – вечными спутниками гомозавров.
В конце тысяча восемьсот девяностого года доходный дом, где я жила, был продан, а новый владелец удвоил квартирную
