Чувствует, как блекнет мир. Кровать ее покрыта серостью и пятнами пота, пол – застарелой пылью. Все, что казалось ей таким новым и уютным, теперь кажется совершенно безрадостным.
И она все не может перестать чихать.
Весь остаток ночи Анэ провела в кровати, дрожа под меховым покрывалом и пытаясь заставить свое новое тело успокоиться. Скелеты все еще неистово танцевали в ее голове, и она откликалась на эти воспоминания усиленной дрожью. Ее бросало в жар, трясло, и перед глазами Анэ видела не комнату, а полосу лунного света в темной пещере – и капала вода, сырел воздух, и свет становился все ярче и невыносимей. Мыслями Анэ то и дело возвращалась в детство, когда огромные ачкийини сотрясали землю и опрокидывали маленькие беспомощные хижины. Приходили они редко – только в самые суровые зимы, когда буря и холод открывали путь зловещим духам в мир живых.
Маленькая Анэ быстро научилась бояться того, что скрыто в снегу и за горами. Пока соседи взывали к природе и верили в ее отца, она думала – захочется ли ему на этот раз их спасать? Или, наоборот, он позволит им умереть и сорвет с их губ последний вздох, наполненный особой силой? Каждый день они выживали в холоде, окруженные морем и горами, и каждый день были благодарны духам и ангакоку. Анэ же не была благодарна ничему.
От этих образов по коже шли неприятные мурашки, а в сердце зарождалась глухая боль. Не найдя никаких хороших воспоминаний, Анэ стала обнимать себя, гладить по рукам и ногам, пока тревога не утихла. Раз за разом она вспоминала слова Анингаака: «У тебя внутри теплится огонь… надо дать ему разрастись… подчиняйся силе внутри своего тела.» И как только она ослабила хватку, как только взялась руками за свое дрожащее тело – жар неожиданно пропал, ее перестало трясти так сильно, и Анэ смогла провалиться в мягкий тягучий сон, полный воды, темноты и стонов блуждающих душ.
Наутро Анэ вновь стало тепло – но теперь она постоянно чихает, и боль раздирает горло, и в легких при каждом вдохе словно разгорается огонь.
Постепенно Анэ понимает, что может умереть. Не стоило засыпать на камнях – ничего, кроме временного чувства свободы, ей это не принесло. И возвращаться к Анингааку тоже не стоило – пора бы уже понять, что она ничем и никому не может помочь. Мысль эта горчит и пугает, и ей хочется вернуться назад и никогда не выходить из дома – просто сидеть в окружении новых стен и ждать, пока что-нибудь не изменится.
Анэ перебирает в голове все знакомые ей песни, все ритуалы, которые могли бы вылечить человека, но не вспоминает ничего полезного. Отец никогда не показывал ей, как лечить. Зато он помогал наладить отношения с духами, вернуть их доброту и позволить природе вновь делиться своими дарами. Можно было бы попросить помощи у кого-то из духов… но при мысли о том, что придется самой их призывать, ее накрывает вязким, липким страхом. Анэ знает, что рано или поздно ей нужно будет это сделать, – но самой? Сейчас? Она зажмуривается и закрывает руками лицо, пытаясь уйти от этой мысли.
Тупаарнак в конце концов вновь приходит к комнату, сжимая в руках прозрачную посудину, которую называет кружкой с чаем. Глядя на нее с недоверием, Анэ все же принимает и начинает жадно пить, хотя напиток обжигает ей горло и легкие. По телу разливается приятный жар, и горло на какое-то время перестает болеть. Тогда внутри Анэ загорается слабая надежда, что она все-таки не умрет.
Умирать нельзя. Отец дал Анэ имя ее матери – и через это имя материнский дух продолжает жить.
Когда женщина уходит, Анэ принимается рассматривать большое окно – и замечает, как успокаивается буря. Сквозь белизну угадываются очертания цветных домов и даже несколько фигурок бегающих людей. Еще чуть-чуть, и Анэ наверняка сможет разглядеть море. Все успокоилось, Инунек вновь оживает, и наступает новый день.
Но тревожная мысль давит на голову, липнет к коже: будущее полно опасностей. Нет больше маленькой темной хижины, нет тишины и даже надоевшего, грустного одиночества. В отсутствие Анингаака ей придется иметь дело с Тупаарнак, возможно и с другими жителями – но они кажутся лишь напуганной черной массой по сравнению с тем, что нависает над Анэ. А нависает над ней ритуал отца. И волны. Холодные, злые, глубокие волны, едва не поглотившие ее саму.
Тупаарнак скоро должна разродиться – но если Анингаак пропал или вовсе сгинул в снежной буре, то что будет с ребенком? Если отнести его куда-нибудь далеко, то после смерти он может стать ангиаком – и некому будет его прогнать, а духи детей любят мстить за свою смерть. Если Тупаарнак будет растить его самостоятельно… то что делать, когда придет очередная буря?
Отец говорил, что из детей получается отличный источник силы. Он любил, когда ему приносили именно детей на лечение. Анэ вспоминает его теплый, но решительный голос: «У тех, кто только родился, есть то, чего нет у нас всех, – дыхание великой силы».
Но что может Анэ? Постучать в бубен? Она смеется, а потом бьет себя по рукам, по ногам, по плечу. И тяжело, раздраженно вздыхает.
Ей нужно спасти себя, пока не стало слишком поздно.
Морщась от боли в легких и стараясь как можно реже глотать, Анэ выходит в коридор. Комната Анингаака должна быть где-то рядом. Не желая сталкиваться с Тупаарнак и слышать ее встревоженный голос, она пытается найти нужную комнату. Одна из дверей кажется правильной: это необъяснимое чувство дрожью проходит по всему телу, и Анэ делает к ней несколько шагов. Ладонь сама тянется к ручке.
В комнате ангакока все усыпано разноцветными тканями. С краю лежат два бубна. Меховой анорак, обувь, фигурки из дерева и камня, серпы, медвежьи шкуры – все беспорядочно разбросано по полу и деревянным полкам. Лишь два одеяния аккуратно висят на стене – и выглядят они так же, как у Анэ дома. Осыпанная узорами, клыками и шкурами камлейка, пояс и шапка, увешанная полосками кожи.
Анэ пытается охватить взглядом каждый предмет, но перед глазами все начинает размываться и получается лишь смотреть вниз. В мыслях она сразу же возвращается в свое детство: маленькая Анэ стоит посреди снежной хижины, отец строгим голосом объясняет ей значение каждого амулета, а потом срывается на крик. Анэ тут же обнимает себя за плечи.
– Мм… привет.
Она вздрагивает от неожиданности и поворачивается к двери.
У входа в
