который сейчас охватывает меня. Адреналин струится по моим венам, поочередно подпитывая мою реакцию «бей или беги».
Адриан приближается ко мне, как хищник, идущий за своей добычей. Он останавливается на краю матраса, всего в нескольких дюймах от меня. Он изучает меня. Я нахожу время, чтобы сделать то же самое с ним. Он стройнее, чем я помню. Его мускулы более выражены под натянутой тканью рубашки с воротником. Его волосы длиннее. Он всегда носил коротко. Новые татуировки тянутся по его покрытым шрамами рукам и выглядывают из-под расстегнутой верхней пуговицы рубашки.
Все его тело вибрирует опасной энергией. Адриан ерзает, садясь на край матраса. Страх цепляется за меня, как духи из долларового магазина. Приторность. Удушающе. Может ли он чувствовать запах? Хищники всегда чуют страх.
— Не стесняйся, мышонок, — ухмыляется он, его рука сжимает мою лодыжку, когда я пытаюсь убежать от него на другую сторону массивной кровати. Его хватка не сильная, он просто отдыхает. Предупреждение. Он не пытается притянуть меня к себе.
— Где мои родители? — шепчу я.
Адриан фыркает.
— Они мертвы, помнишь? — ему не обязательно говорить это так бессердечно и холодно. Блеск в его глазах говорит мне, что он знает, что я имела в виду не это.
— Что ты сделал с их телами, Адриан? — спрашиваю я, не в силах сдержать растущую ярость в своем тоне.
Он небрежно пожимает плечами, как будто мы говорим не о людях, а о животных и продуктах.
— Спалил их.
Мои глаза темнеют от его резкого заявления. Я не думаю о последствиях, когда наклоняюсь вперед и протягиваю руку, чтобы сбить с его лица самодовольное выражение. Адриан видит это за милю и легко хватает меня за запястье железной хваткой. Он ерзает на кровати и садится дальше на матрас. У меня нет времени обдумать последствия моего действия, как он схватил меня за лодыжку и запястье, чтобы швырнуть меня к себе. В один момент я сижу на кровати, а в следующий раз я распластаюсь животом над его правым коленом, а левое — над моими ногами, не давая мне пнуть. Мои руки сжимают его штанины, и это уже не ощущение гладкости брюк, которые он носил раньше, а грубая джинсовая ткань. Я шиплю сквозь стиснутые зубы, когда его бедро прижимается к коже моей раны, когда он слегка отстраняет меня от своего тела. Мне не нужно задаваться вопросом, что он делает. Я слышу звяканье пряжки его ремня, оно почти оглушительно в тихой комнате, кожа проскакивает сквозь петли ремня.
— Подними простыню, Ваня, — приказывает он.
Я качаю головой, слезы вытекают из-под ресниц и увлажняют щеки.
— Я больше не буду тебя спрашивать, — рычит он. — Подними простыню, или я сделаю это за тебя. И если я это сделаю, это наказание будет совсем другим.
— Я не твоя, чтобы наказывать, придурок, — я пытаюсь выбросить ноги, но он лишь прижимает мою левую ногу к моей, давление вызывает пульсирующую боль вокруг моих ушибленных ног. У меня горло горит, и бок начал болеть от того, что я положила его на колено.
— Не делай себе хуже, мышонок.
— Pígaine na gamítheis ton eaftó sou, — шиплю я на него, приказывая ему пойти на хуй.
Его рука скользит к моим волосам, обхватывая мои густые кудри, оттягивая мою голову назад и выгибая мое тело до тех пор, пока не возникает чувство, будто оно вот-вот сломается. Он наклоняется к моему лицу, глаза сужаются в темные щелочки.
— Я здесь главный, мышонок, — предупреждает он. — Я тот, кто управляет твоей судьбой. Я дал тебе команду, и ты будешь ей следовать, иначе я сделаю так, что порка, которую я планировал тебе дать, покажется детской игрой.
— Пожалуйста… просто отпусти меня.
Адриан улыбается, больше похожий на Джокера, чем на красивого мужчину, которого я так долго знаю. Он поднимает петлю ремня и проводит ею по моему горлу, как нежная ласка.
— Зачем мне это делать? — он спрашивает. — Когда у меня есть все, что я хочу, прямо здесь, — он делает драматическую паузу, в последний раз прижимая ремень к моему горлу, прежде чем отпустить мои волосы. Мое тело падает, борьба покидает меня так же быстро, как и началась. — Подними простыню, Ваня. Сейчас.
Зарывшись лицом в джинсовую ткань, закрывающую его икру, я протягиваю руку назад и подбираю простыню до талии. Ремень звенит в его руке, и я дрожу.
— Пожалуйста, — прошу я еще раз.
— Твои мольбы здесь не работают, — он касается поясницы моей спины, прижимая мой живот дальше к своему колену, удерживая меня. Я напрягаюсь, понимая, что ремень в любой момент ударит по моей обнаженной плоти. Меня никогда не шлепали. Мои родители никогда не поднимали на меня руки. Им это никогда не требовалось. Я всегда была хорошо воспитанной дочерью и знала, чего от меня ждут. Даже в те времена, когда я пыталась восстать, никто не поднимал ни руки, ни голоса. Вместо этого я была изолирована. Моя свобода была вырвана из-под меня.
В воздухе раздается свист, а затем внезапная ослепляющая боль. Его ремень ударяет по обеим моим ягодицам. Я замерла, воздух застрял в моих легких, отказываясь двигаться, а его ремень снова и снова ударяется о мою кожу. Тепло расцветает с каждой полоской, которую он накладывает на меня.
Я лежу неподвижно, слезы текут по моим щекам, когда я принимаю каждый удар, боясь пошевелиться. Мое тело дрожит, а тихие слезы превращаются в тихие, икающие рыдания. Снова и снова ремень с силой опускается на мою задницу, пока каждая полоска боли не сливается с другой, и сквозь меня не струится тепло.
Затем внезапно он останавливается.
Колени Адриана расширяются, а тело расслабляется. Я вытираю слезы краем простыни, которой оборачиваюсь вокруг плеча. Теплые руки ложатся мне на плечо, посылая сквозь меня поток осознания. Он осторожно помогает мне встать, а затем тянется к узлу, скрепляющему тогу. Я тянусь, чтобы остановить его, но его прищуренные глаза полны мрачного предупреждения, которое заставляет меня остановиться.
Простыня скатывается вокруг моих ног. Встав, Адриан оставляет свой ремень на кровати и кружит вокруг меня, как лев, готовый наброситься. Его грубые костяшки пальцев задевают
