Вскоре он стал неотъемлемой частью городской жизни, где строго соблюдались правила гостеприимства. Приезжих опекал либо ага, в чьи обязанности входило развлекать их в своем особняке, либо вся община, если гость останавливался в караван-сарае; мужчины приносили в мисочках угощение, а потом сидели, посасывая чубуки, в полном, но дружелюбном молчании, пока не наступало время отойти ко сну. Оставить гостя одного хотя бы на мгновенье считалось дурным тоном, и потому хозяева, стойкие поборники гостеприимства, быстро выучились совершенно невозмутимо претерпевать долгие часы ужасной скуки.
Однако в случае с Псом не поймешь, гость ли он или новый житель, и вообще, можно ли считать его подлинным человеком. Кроме того, даже самые храбрые и щедрые не испытывали горячего желания сидеть с существом столь жуткой наружности, когда вечер полнится прохладой от могильных камней, а в небе зажигаются звезды, и потому жители, придя с небольшими, но достойными подношениями — котлетами, зелеными бобами в оливковом масле и миндальным пилавом, тотчас отбывали, обронив тихое «Хош гельдиниз»[15]. Дома они рассказывали о нелепой и ужасающей ухмылке чужестранца, а жены и дети слушали, распахнув глаза; Пес ни дня не проводил без неиссякаемого ручейка гостинцев от тех, кто приходил беззастенчиво поглазеть на него, ниспосланную судьбой диковинку. Прослышав о его появлении, ага прислал слугу с традиционными саблей и заряженным пистолетом, дабы обеспечить незнакомца средствами самообороны. Оружие так и ржавело в углу гробницы, пока во время сбора оливок кто-то из отребья его не стянул.
Взбивая ногами пахучую пыльцу душицы и чабреца, Каратавук с Мехметчиком пробирались меж нагретых солнцем валунов, излучавших заемный, однако чудотворно усиленный жар. Мальчики миновали первую гробницу, где на стенках были убористо высечены обнаженные воины, размахивающие мечами и щитами, и остановились перевести дух и оглядеться. Пес взял в привычку переходить из гробницы в гробницу, живя то в одной, то в другой, словно, испорченный богатством выбора, не знал, на чем остановиться. Углядев отшельника выше по склону, мальчишки с гадливым восторгом подсмотрели, как он камнем выскребает в земле ямку, с трудом в нее испражняется и снова закапывает.
— Он ведет себя, как кошка, — прошептал изумленный Каратавук.
— А должен, как собака, — ответил Мехметчик.
— Пошли посмотрим, как отец работает, — предложил Каратавук. Ему было неловко — они застали Пса в весьма интимный момент. К тому же всегда интересно посмотреть, как забрызганный глиной отец придает форму горшкам.
— Я тебя обгоню! — крикнул Мехметчик и припустил вниз по склону, не дожидаясь согласия приятеля.
— Ты жулишь! Нечестно! — завопил Каратавук, бросаясь следом и оставляя на колючках маккии нитки от штанин мешковатых шальвар.
Гончар Искандер обрадованно взглянул на запыхавшихся мальчишек, которые с разгону повалились в тень ивового навеса, служившего гончару укрытием во время работы. Каратавук был его любимым чадом, и в Искандере всегда вспыхивало гордое счастье, когда возлюбленный сын целовал ему руку, прикладывал ее ко лбу и говорил «папа». Сынок не брезговал испачкать губы в глине и тянулся к отцу, когда тот нагибался поцеловать его в маковку, называя «мой лев». Каратавук любил отца и ластился к нему. С его точки зрения, у родителя имелся лишь один, хотя и прискорбный недостаток: не было ружья. Правда, был ятаган с тяжелым изогнутым клинком и инкрустированной серебром рукояткой в гравировке, а еще несколько красивых кинжалов, которые Искандер носил за кушаком. Гончар ощущал нехватку ружья так же остро, как сын, и потому изготавливал лишние горшки, чтобы продать в Телмессосе и накопить денег на оружейника.
Дочерна загоревший, хоть и трудился в тени, Искандер был высок и жилист. Крупные руки, пальцы плоские и гладкие от долгой работы с глиной. Он уже седел, носил усы, свисавшие с уголков рта, в котором при улыбке открывались зубы, как у многих, изъеденные и потемневшие от того, что слишком часто пил сладкий яблочный чай. Ноги, изо дня в день толкавшие каменный круг, стали худыми и мускулистыми, а походка приобрела неуловимо изящную ритмичность, напоминавшую женщинам о любви в постели. Ему нравилось сочинять прибаутки и чудные поговорки, а его задиристое остроумие говорило о том, что ему недостает смирения.
У Искандера имелось три смены одежды: для работы, чтоб мазаться глиной, для чайной и для праздников. В целом, ему нравилось быть гончаром, столь необходимым человеком, но однообразие жизни утомляло. Как все, он возделывал собственный клочок земли, а еще один арендовал у аги, за что расплачивался частью урожая. Искандер сердился на себя, ибо, ваяя горшки, мечтал о своих полях, а копаясь в земле, рвался к гончарному кругу.
Мальчики застали Искандера за изготовлением кувшина на добрую бадью воды: его руки согласованно двигались вверх-вниз, оставляя на глиняной поверхности ровные спиральные следы пальцев.
— Что нужнее — солнце или луна? — спросил гончар.
— Луна, — ответил Мехметчик.
— Откуда узнал? — огорчился Искандер.
Мехметчик отер рукой нос.
— Догадался.
— Сказал правильно, а почему — не знаешь. — Гончар выдержал эффектную паузу. — Луна важнее, потому что свет больше нужен ночью, а днем и так светло.
Довольный своей шуткой, Искандер улыбнулся, почесал лоб и провел пальцем под тюрбаном, оставив на нем еще одну грязную полоску. Мальчики удивленно переглянулись, стараясь вникнуть в смысл сказанного, а Искандер снова спросил:
— Почему гончар — второй после Аллаха?
Оба мальчики помотали головой, и Искандер объяснил:
— Потому что Аллах все создал из земли, воздуха, огня и воды, и гончар пользуется тем же самым, когда делает сосуды. Когда гончар творит, он подобен Аллаху.
— Значит, вы важнее Султана-падишаха? — изумился Мехметчик.
— На земле — нет, а в раю — наверное. — Искандер встал и потянулся. — У меня для вас кое-что есть, кое-что особенное. — Он порылся за кушаком, вынул две терракотовые штучки и подал одну Абдулу, а другую Нико.
Каждая походила на маленькую амфору, но горлышко напоминало птичью голову с клювом и дырочками глаз, а вместо ручки — полый хвост с искусно проделанным отверстием на конце, превращавшим кувшинчик в свистульку. Ради смеха Искандер украсил головки маленькими тюрбанами, а на бока посадил глиняные нашлепки, похожие на крылья.
— Это музыкальные птички, — сказал Искандер. — Дайте-ка покажу. Наливаете воды до половины, вот так, и дуете.
Он несколько раз дунул на пробу, отлил немного воды и засвистел в обе свистульки, расположив их в уголках рта. К восторгу изумленных мальчишек из глиняных игрушек полилось птичье пение, чистое, переливчатое и прелестное. Забыв обо всем на свете, дети запрыгали от радости и потянулись к игрушкам.
— Вот эта звучит совсем как каратавук[16]. — Искандер отдал свистульку сыну и спросил: — Ты видел каратавука? Он весь черный, а клюв желтый. Сидит в кустах олеандра и кричит «Вук! Вук! Вук!», чтобы к нему не подходили, а по вечерам славит Аллаха с верхушки дерева. — Гончар протянул вторую свистульку Нико: — А эта похожа на мехметчика. Одни называют эту птицу малиновкой, а другие огненным соловьем.
