оставалась такой равнодушной? Можно ли не ответить, когда тебя так страстно, так очевидно хотят? Когда тебе так рады?
Годами Дарья Христофоровна не получала от мужа и тени подобного взгляда. Да и не считала возможным получить. Она ведь немолода, ей не пристало. Пора уже облачиться в чепец и накинуть на плечи уютную шаль – одну из тех кашемировых диковинок, которые были так модны в дни ее юности? Нет, дама все еще завивается, шнуруется и танцует. А ей за сорок! Неприлично.
«Я, по крайней мере, не строю из себя молодуху, – сказала Долли. – И рублю дерево по себе. Мое дерево». Эта мысль ее позабавила: несмотря на политические невзгоды, расхождения держав и свои дерзости в адрес австрийского канцлера, она все еще считала его «своим деревом». Как жаль, что сближение держав мимолетно!
– Долли, ты еще помнишь меня? – Клеменс сжал косточки ее корсета так, что они захрустели на спине. – Помнишь нас?
Чтобы вспомнить, от корсета придется избавиться. Или нет? С его опытом он умел быстро ослабить шнуровку и выпустить птицу на волю. Весна, пора открыть клетку.
Они быстро перебежали от лип под защиту колючей стены Лабиринта. В ее нарочно выстриженных нишах возвышались садовые скульптуры. Их давно не очищали от молодых побегов, и кое-где ветки уже охватили склоненные головы античных героев и торсы богинь.
– Я хотела бы остаться здесь мраморной нимфой, – прошептала как бы про себя княгиня, будто и не рассчитывая на тонкий слух спутника.
– Только Минервой. – Он был честен: не сказал ни Венерой, ни Психеей. – Девой Палладой, это тебе под стать. Мудрой и беспощадной.
«Ну, пощади же меня, пощади!»
Они очутились в сердцевине Лабиринта. Клеменс знал короткую дорогу и никогда не путался. Втолкнув Долли между двумя лопастями платана, он начал немилосердный допрос, одновременно с ласковым, но откровенным нападением.
– Кто будет новым английским премьером, когда Веллингтон окончательно утомит парламент своей прямотой?
– Лорд Грей, полагаю.
– Ваш любовник?
– Платонический.
– Не лгите.
– Платонический.
О да! Он готов поверить. Голодна, как тигр в зверинце. А муж почему не трудится?
– Мадам, заведите себе кого-нибудь и немедленно, – потребовал канцлер. – Воздержание портит здоровье.
Долли осторожно укусила его за нижнюю губу.
– Меня всегда удивляло твое умение выпячивать губы. Ты же не Габсбург.
– Я – нет. Но бабушка или мать могла на мгновение привлечь внимание одного из высочеств. – Клеменс самодовольно хмыкнул. Столько лет защищая августейший дом, он считал его своим и почти не скрывал досады, что сам не сидит на троне. Жаль, да?
– Как ты тут очутилась? – даже теперь Меттерниха интересовали подробности. – Не говори, что письма виной.
Долли вскинула голову, стараясь уберечь прическу от его рук.
– Я проездом в Варшаву на коронацию.
– Ваш император намерен короноваться? – А то он не знал! Помимо официальных каналов есть дипломатическая почта, которую следует перлюстрировать. – Но польская корона в Кракове. А Краков у нас.
– Нет нужды, – Долли все-таки тряхнула головой. – Кого интересует корона бунтовщиков? Теперь для двух народов есть только один венец – русский императорский.
«Это мы еще посмотрим!»
– А твой муж? – вслух спросил канцлер. – Разве его отпустили из Лондона?
Долли покачала головой, уже склонившейся на его плечо.
– Нет. Он посол. Но я-то статс-дама императрицы и могу присутствовать. Было бы большой ошибкой пропустить такое зрелище.
Клеменс был с ней согласен. Он, конечно, не стал открывать своих карт. Русские играют в Польше одну партию. Просто грешно не играть другую. Но столь же грешно рисковать головой, которая ему так дорога!
– Когда будешь на церемонии, стой подальше от императорской четы, – предупредил он. – Мало ли что.
Казалось, княгиня Ливен не придала словам любовника особенного значения. Куда больше ее интересовало то, что происходит сию секунду. А сию секунду Клеменс был на высоте. Значит, церемония коронации, Варшава, поляки, августейшая семья – подождут.
– Веллингтон намерен действовать против России? – шептал Меттерних. – Его поведение не кажется твердым.
– Он боится успехов Петербурга и хочет сохранить Турцию, – выдыхала княгиня вместе с его усиленными рывками. – Он пойдет даже на посылку в Дарданеллы английской эскадры, чтобы помешать падению Стамбула.
Меттерниху казалось, что он узнал важное. Канцлер мог завязывать шейный платок с чувством гордости за себя. Но Долли, уходя от него по длинной аллее Лабиринта, несла с собой нечто куда более ценное, чем известие об угрозе британского флота. В конце концов, такой оборот дел очевиден всякому опытному игроку.
«Стой подальше от императорской четы…» Ради этого стоило завернуть в Вену.
* * *
Дорога на Гродно
Кого Бенкендорф не ждал, того не ждал. Только сегодня вспоминал сестру в связи с дурными мыслями о цесаревиче Константине. Сказал бы: сон в руку, да нет сна.
– Тебе что, икается?
Долли подступила к ошарашенному брату с поцелуями.
– Мне от тебя, Шура, всегда икается. Ведь ты меня что ни день поминаешь.
– Я же не виноват, что Англия – наш ключевой противник, – развел руками Александр Христофорович.
– Так уж и противник? – Долли продолжала смеяться, но ее взгляд стал цепким. – В минувшую войну с Бонапартом была союзником, можно сказать, кассой. Один политик нам враг, другой может пойти на сближение интересов.
– А Англия в целом? – брат усадил ее на свое прежнее место за столом и пододвинул ногой табурет для себя.
Долли поколебалась.
– В целом Британия противостоит любому узлу силы на континенте. В этом и заключено европейское равновесие.
– Мы не только европейская держава. А Стамбул? А Тегеран?
Княгиня Ливен с неудовольствием поморщилась.
– Мировое равновесие. Англосаксы отвечают за него. Как мы – за устранение любой угрозы на материке.
«Боюсь, в Лондоне нас недооценивают. Но дурно то, что Доротея переняла этот взгляд. Она там слишком давно».
– Лондон можно удержать от враждебных действий? – быстро спросил Бенкендорф. – Склонить к сотрудничеству?
Долли задумчиво покачала головой.
– Пока есть общие интересы. Пока удается вести с политиками торг и находить сговорчивых. Но это – как ходить по болоту: нет ничего устойчивого, прочного, надолго. В Лондоне политические перемены происходят быстро, вместе со сменой партий в парламенте и кабинета. Я начала думать, что только такая система достойна цивилизованного, уважающего себя общества.
– Ты видишь у нас цивилизованное общество? – Брат сгреб со стола бумаги и ссыпал их себе в портфель. – Как только, так сразу. Знаешь, я вообще глубоко сомневаюсь, что для нас годится островной опыт. Государь тоже.
– Он спит? – Долли кивнула в сторону двери. – Можно взглянуть?
Бенкендорф было воспротивился, но сестра, как в детстве, сделала такое плаксивое лицо:
– Я в ще-елочку.
Он не успел и слова сказать, как Долли оказалась у двери и легонько толкнула ее. Наружу вышел спертый сонный воздух. В темноте Доротея разглядела разметанную постель, запрокинутый подбородок и нос, энергично выдувавший маршевые звуки.
– Храпит?
– Когда как, – деликатно отозвался брат.
– Тяжело тебе, – признала княгиня, закрывая дверь.
– Не жалуюсь.
– Я вот зачем вас нагнала. – Долли наморщила нос, как делала всегда, когда старалась сосредоточиться. – По дороге я завернула в Вену. Инкогнито. Виделась с Меттернихом.
У Александра Христофоровича непроизвольно приоткрылся рот. Но вместо: «Как ты посмела?» – он выдавил: «Что узнала?»
Долли прыснула. Сам такой, а еще делает вид, что сердится!
– В Польше на коронации возможно покушение.
