Одеваясь и допивая шамьет, Дайм старательно отводил взгляд от зеркала. Слишком велико было искушение оказаться рядом с Шуалейдой, когда она обнаружит бегство Тигренка. Так просто утешить ее, убедить в том, что не нужен ей этот мальчишка! Было бы просто, если бы не шутка Двуединых: золотые нити истинной любви, связавшие принцессу и убийцу. Нити, в которых запутались сразу четверо.
И все это распутывать Дайму. Потому что остальные трое лишь запутывают еще сильнее. А времени – времени, как всегда, в обрез.
– Проклятье!
Грохнув пустой чашкой об стол, Дайм отвернулся от зеркала и помянул недобрым словом как вечные свары ирсидских герцогов, так и Светлейшего, несвоевременно свалившего МБ на Дайма. Через семь дней император ждет первого отчета из Ирсиды, и плевать ему на личные дела бастарда. А добираться до Ирсиды даже на «Семерочке» не меньше суток – и остается… пять дней на все? То есть придется уехать даже до Большой Охоты? Проклятье…
«Надо Шуалейде тоже написать… – мелькнула мысль, – прочитать, что там Седейра, и написать…»
Пристегнув шпагу, Дайм сорвал печать, вскрыл конверт и тут же забыл обо всем прочем. Граф Седейра не просто боялся, он паниковал.
«…вынужден немедленно покинуть Валанту. Прошу вашу светлость донести до сведения Конвента, что в сложившихся обстоятельствах…»
Написанные дрожащей рукой строчки Дайм дочитывать не стал. Он сорвался с места, на ходу сунул письмо в карман и распахнул окно.
– Шутник!
Снизу раздалось приветственное ржание. Не тратя времени на беготню по коридорам и лестницам, Дайм спрыгнул, смягчая полет воздушной волной, и приземлился на спину ирийской зверюге.
Зверюга всхрапнула, прижала уши – и понеслась напрямик через Лес Фей. И только на половине дороги Дайм сообразил, что записку Шуалейде так и не написал, а записку Роне – не отправил. Но, может быть, темный шер ее и так найдет? А Шуалейде Герашан расскажет, куда унесло Дайма. Или, если повезет, он сам с ней свяжется?
Шис подери эту спешку!
Солнце неспешно выкатилось на небо, запуталось в рваных облаках и зацепилось мохнатым розовым краем за шпиль Магистрата. Проснувшись, столица открывала окна и двери, вздыхала свежим ветерком с реки. Под птичий щебет, собачий лай, перестук колес по булыжнику и протяжные крики молочниц столица встречала второй день осени и готовилась ко всенародному празднику Большой Охоты, открывающему сезон бычьих гонок и прочих традиционных развлечений.
От графского дома в Верхнем Городе несло мышами, патокой и ужасом. Ни птичьего щебета, ни звона кастрюль или шварканья метлы – магнолии и платаны замерли, не смея шевелить листьями, особняки сливочного камня, украшенные мозаиками, колоннами и вычурными балкончиками, затаились и подглядывали из-под прикрытых ставен: кто посмел нарушить тишину?
Стук неподкованных копыт казался чуждым и неправильным, словно эста-ри-каста на кладбище. Даже привычный ко всему Шутник посреди улицы перешел с галопа на рысь, а за десяток шагов до приотворенных ворот – на шаг, и никакие понукания не могли заставить его двигаться быстрее. Но амулет в ладони, настроенный на темную магию, ничего не улавливал, как не чувствовал чужого дара сам Дайм. Даже крохотных искр условных шеров, даже бликов – словно драконья кровь разом ушла из Райхи.
За коваными воротами с монограммой и гербовой лисой притаилась тишина. Сладкая и тягучая, как патока, темная и мертвая, как ночь в Ургаше. Кипарисы и клены вдоль подъездной дорожки не шевелились, даже ветер не смел гонять по булыжнику первые осенние листья.
– Иди погуляй, – тихо велел Шутнику Дайм, спрыгнув на мостовую перед воротами.
Шутник попятился и фыркнул, мол, погулять – легко, а вот ближе к этому рассаднику зла не подойду даже ради тебя.
– Трусишка, – усмехнулся Дайм вслед зверюге, исчезающей в ближайшем кусте гортензий, и постучал в окошко привратницкой.
Никто не откликнулся. Дайм протиснулся в щель между створками – скрипнуть воротами было страшно, а к своим иррациональным страхам Дайм прислушивался очень внимательно. К дверям он крался тихо, словно вор, старательно не наступая на трещины между плитами. Перед ступенями остановился, принюхался: из приоткрытой двери несло затхлостью, старой патокой и острой звериной вонью.
– М-да. Дело ясное, что дело темное, – пробормотал он под нос и спросил чуть громче: – Есть кто дома?
Вместо ответа из-за дверей донесся мышиный писк и топоток лапок. И – ни малейшего движения эфира. Сердце зашлось на мгновение, в животе похолодело.
Темное, очень темное дело.
– Да будет свет, – шепнул Дайм и кинул в темноту за дверью серебряную монету.
Радужная вспышка, звон разбитого бокала, чувство падения… И все вдруг встало на место: мыши, патока, ужас, тишина и пленка, прикрывающая область проклятия. Давно забытого за сложностью и опасностью – в последний раз его применяли с сотню лет назад.
«Изготовлено темным как минимум дуо, – мельком подумал Дайм, оценив интенсивность ощущения, и сунул бесполезный амулет-регистратор в карман, все равно авторства проклятия он не покажет. – Слава Светлой, что не самим Пауком, а то быть Суарду городом мышей. Руки оборву идиоту, который балуется с запрещенной дрянью!»
– Светлый шер! – послышалось вместе со скрипом дверей. – Проходите, граф ждет!
Створки распахнулись, явив дюжего лакея. Бледного, перепуганного до дрожи в коленках, с оловянно-бессмысленными глазами. За его спиной, в тягучей темноте, слышались звуки спешных сборов: топот ног, грохот и скрип, отрывистая ругань. Где-то в глубине дома раздался тонкий женский визг. И все это тонуло в шелесте мышиных лапок и голодном писке – сверху, снизу, со всех сторон.
– Где граф? – с порога потребовал Дайм. – Быстро зови.
– Я тут, светлый шер. – Из темноты вынырнул советник в сбившейся набок шляпе и дорожной куртке, уронил что-то стеклянное и нервно сжал руки. – Что это? Как он посмел?..
Дайм поморщился на «он», подразумевающее «Бастерхази», но ничего говорить шеру Седейре не стал. Потом.
Седейра выглядел смешным и жалким, совсем на себя не похожим. Его правая рука побелела и отекла, следы мышиных зубов истекали призрачным гноем. Запах страха и патоки вился вокруг советника, туманными щупальцами полз по полу и пронизывал весь дом.
– Отставить панику! – рявкнул Дайм.
Граф и лакей дружно подпрыгнули и вытянулись во фрунт, в глазах обоих появилось осмысленное выражение. А Дайм продолжил – на тех, кто служил в армии, командирский голос действует безотказно:
– Рядовой, зажечь свет, собрать всех в холле, открыть окна! Шер Седейра, доложите обстановку.
– …дядюшка-то умер еще весной! – рассказывал чуть пришедший в себя граф. – Посылку я не трогал, велел отнести в магистрат на обследование. Посыльный сразу ушел, я проверил – ничего он не подбросил и не оставил. Легли спать как обычно. А среди ночи оно меня укусило!..
