по тротуару.
Я крепче прижимаю к себе его толстовку с капюшоном. Может быть, он забудет попросить ее обратно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ТЕО
К тому времени, как я приезжаю домой, я совершенно разбит. Но у мамы была истерика по телефону, так что я здесь.
Она бросается ко мне, как только я переступаю порог.
— О, Тео! Ты, должно быть, опустошен!
Я похлопываю ее по спине.
— Все в порядке, мам. Мы найдем ее. — Хотя бы раз я хотел бы быть тем, кому позволено развалиться на части, пока она утешает меня.
В доме всепоглощающе пахнет ее эфирными маслами. Ароматы, которые должны сохранять ее спокойствие, похоже, никогда не достигают цели. Она уже в пижаме, а папа все еще в брюках и застегнутых на все пуговицы, как будто он только что вернулся с работы.
Он кладет руку ей на спину, его одеколона почти достаточно, чтобы перебить ее эфирные масла.
— Дай ему подышать.
Мама отстраняется, шмыгая носом и вытирая глаза.
— Я просто так рада, что это был не ты.
— Мама. — Господи. Если и есть кто-то в мире, кто великолепен в том, что всегда говорит худшие вещи в самый неподходящий момент, так это она.
— Иди успокойся, — говорит ей папа. — Тео нужно немного отдохнуть.
Она слушает его приказ, как всегда. Как и мы оба.
Я направляюсь к лестнице, готовый отключиться, чтобы завтра снова встать ни свет ни заря, но папа кладет руку мне на плечо.
— Подожди секунду, Тео. — Он подходит к шкафчику и достает две стопки, наливая бренди из бутылки. — Если когда-нибудь и был повод выпить, то он наступил именно сейчас.
Мы чокаемся нашими бокалами. Это подготовка к тому, что он собирается сказать дальше.
Я никогда не видел в нем себя. Мне достались волосы и глаза от моей мамы. Все называли меня ее двойником, когда я был ребенком. Единственная черта, которую я унаследовал от своего отца, — это мой рост. Его волосы и глаза темные, строгие, на подбородке всегда щетина. У меня никогда не росло больше нескольких волосков на подбородке.
Он кладет руки на стойку, пытаясь вести себя непринужденно.
— Ты уже говорил с полицией?
— Нет. Они не связывались со мной. Ты думаешь, они свяжутся?
Папа закатывает глаза.
— Ты её парень. Конечно, они будут.
Я тянусь за бренди, и он не останавливает меня, когда я наливаю еще один бокал.
— На самом деле, я больше не её парень.
Папа замирает.
— Что?
— Мы расстались вчера.
— Вчера, — медленно произносит он. По какой-то причине его глаза сужаются. Как будто я либо в беде, либо идиот. Может быть и то, и другое. — Например, в тот день, когда пропала Ноэль.
Я проглатываю шот одним глотком. Когда он так говорит, это звучит плохо. Действительно плохо.
— Да. Хотя она восприняла это нормально.
Он смотрит в окно, стиснув зубы.
— Ноэль рассказала кому-нибудь о разрыве?
Я пожимаю плечами.
— Я предполагаю, что она рассказала своим друзьям. Может быть, своим родителям.
Его стальной взгляд устремляется на меня.
— Ты предполагаешь или знаешь?
Теперь, когда я думаю об этом, никто не упоминал о нашем разрыве. Даже Кэсс. Я полагал, что Ноэль скажет ей, как только это произойдет. Но, возможно, у нее никогда не было шанса.
— Я не уверен, что кто-нибудь знает.
Папа треплет свои волосы.
— Давай так и оставим. Только между нами двумя. Пусть все пока думают, что ты все еще парень Ноэль. По крайней мере, пока ее не найдут.
— Почему?
— Позволь мне спросить тебя вот о чем: как, по-твоему, отреагировали бы СМИ, если бы узнали, что ты с своей девушкой расстался прямо перед тем, как она пропала?
Нехорошо. Но этот намек заставляет меня напрячься.
— Ты же на самом деле не думаешь, что я имею к этому какое-то отношение, не так ли?
— Конечно, нет, Тео. Не будь смешным. Но я также знаю, что это будет выглядеть нехорошо. Они уже будут смотреть на тебя не как на ее парня. Не разжигай пламя, заставляя их думать, что ты отвергнутый бывший.
— Но я тот, кто порвал с ней.
— Не будь тупым. Разрыв есть разрыв. — Он возвращает своему лицу нейтральное выражение, прежде чем хлопнуть меня по плечу. — Просто позволь СМИ думать, что ты преданный парень, и оставайся в тени. Не нужно давать им повод подозревать тебя.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
НОЭЛЬ
Я привязана к стулу, когда снова просыпаюсь.
У меня кружится голова, зрение расплывается, когда я медленно прихожу в сознание.
Передо мной Бо без рубашки, перекладывающий инструменты на верстаке с тихим звоном… звон. Единственный источник света — мерцающая поблизости красная свеча. Даже в темноте я могу разглядеть завитки татуировок на его выпуклых бицепсах, вверх по грудной клетке, вниз по спине, на костяшках пальцев.
На мгновение его красота отвлекает меня. Наполняя меня желанием протянуть руку и провести руками по каждому дюйму его тела.
Пока я не понимаю, что они связаны вместе за стулом. Мои лодыжки привязаны к ножкам. Я слабо дергаю и не сдвигаюсь ни на дюйм.
От тряпки у меня во рту болит челюсть. Я не помню, чтобы он опускал этот стул или снова связывал меня. Что бы он ни сделал, чтобы вырубить меня, он, должно быть, использовал то же самое, когда похитил меня.
Мое сердце начинает колотиться, тошнота подкатывает к животу.
Спасение не заставит себя долго ждать. Это то, что я должна сказать себе. Полиция найдет меня, когда отследит передвижения Бо по кампусу в день моего исчезновения и по городу, когда он проезжал мимо заправочных станций, ресторанов и домов. В наши дни камеры есть у всех. Не может быть, чтобы кто-то где-то не запечатлел, как Бо Грейсон похищал меня, заталкивал в свою машину и нес мое бессознательное тело в свой дом.
Мне просто нужно выждать время. Каким-то образом помешать ему причинить мне боль или убить меня до того, как полиция найдет меня здесь.
За исключением того, что инструменты перед ним говорят мне, что мое время уже истекло.
Ножницы. Гаечный ключ. Молоток. Нож.
Бо сверкнул волчьей ухмылкой, и на этот раз, я знаю, меня стошнит.
— О, хорошо. Ты проснулся.
К моему облегчению, он вытаскивает тряпку у меня изо рта и возвращается к своим инструментам.
— Пожалуйста, не делай мне больно! — Я плачу, слезы жгут, сердце колотится. — Пожалуйста.
