в висках шумело. На всякий случай Пантушка взял в руки винтовку и приготовился стрелять в любого, кто попробует ударить милиционера.
Прошло с полчаса. Вдруг откуда-то из темноты донеслось:
— Пантелей... Пантелей...
Он узнал приглушенный голос матери и отозвался:
— Я тут, мам.
Подошла Фекла, и Пантушка со слезами рассказал ей о том, что случилось с милиционером.
— Я сейчас приду, — сказала Фекла и скрылась в темноте. Скоро она возвратилась с ковшом и стала брызгать водой на лицо Стародубцева. Тот зашевелился, со стоном спросил:
— Кто тут?
— Я... Пантушка... и мамка.
— Где я? — Стародубцев приподнял голову.
— В церковной ограде, — ответил Пантушка и спросил: — Ты идти можешь?
— Куда? Зачем?
— Ты ранен.
— Ра-анен? — протяжно спросил Стародубцев. — Ах, да-а...
И опять умолк.
Фекла и Пантушка с трудом приподняли Игнатия, повели к себе домой. На одном плече Пантушки лежала рука милиционера, на другом висела винтовка. Стародубцев часто останавливался и хрипел.
— Голова кружится...
Наконец они добрались до избы и уложили Стародубцева, обмыли рану на лбу, перевязали лоскутом, оторванным от старой рубахи.
— Спасибо, — с трудом проговорил он. — Кто же это так меня угостил?
— Я все видел, дядя Игнатий. Народ-то бросился к церкви, а ты не пускаешь. А тут тебя камнем в голову как шарахнет!..
Стародубцев улыбнулся.
— В голове гудит. Видать, удар подходящий был.
— Меньше говори, Игнатий, помолчи, — сказала Фекла, напоила Игнатия молоком и приказала Пантушке никуда не отлучаться.
— А я пойду отца искать. Не случилось ли чего и с ним... Ох, господи, господи...
Марька на полатях, свесив голову с рассыпавшейся куделью волос, молча наблюдала за всем происходящим в избе. Но как только дверь за Феклой захлопнулась, Марька заплакала.
— Ты чего? — ласково спросил Пантушка.
— Мамка ушла... боюсь...
Пантушка нахмурил брови и строго сказал:
— Ну, ты!.. Распустила нюни... Перестань! Видишь, человек раненый.
Марька сразу перестала плакать. Но рот ее продолжал широко и судорожно раскрываться, словно ей нечем было дышать. Наконец она сжала дрожащие губы, утерла слезы и спряталась на полатях.
А Пантушка вставил в светец новую лучину и, прислонив винтовку к стене, сел у дверей охранять Стародубцева.
Неожиданно милиционер поднялся и, пошатываясь от головокружения, шагнул к двери.
— Дядя Игнаша! Куда ты!
— Как там... в церкви?
— Все разошлись.
— Где отец?
— Не знаю.
Стародубцев покачнулся.
— Дядя... — взмолился Пантушка.
— Уйди! — взревел милиционер, схватил винтовку и распахнул дверь.
От порыва ветра потухла лучина в светце.
На полатях заплакала перепуганная Марька.
* * *
В ту же ночь всему селу стало известно о преступлении в церкви.
Вернувшись домой Трофим рассказал о том, как ночью толпа ворвалась в церковь, требуя прекратить изъятие церковных ценностей, как Русинов пробовал уговорить людей, просил их выйти и не мешать работать, как кто-то из толпы выстрелил в Русинова, но вместо него попал в комсомольца и как его товарищ выстрелил два раза вверх, над толпой. Люди в испуге побежали, кто-то опрокинул подсвечник, свеча потухла, и в церкви стало темно. Когда снова зажгли свечу, народу в церкви уже не было, а смертельно раненный юноша лежал на полу. Через час он скончался...
— Кого убили? — спросил Пантушка, сам не зная зачем: ему одинаково жалко было любого из приехавших.
— Того... который щурился, — ответил Трофим и, сжав кулаки, погрозил кому-то: — У, злодеи! Знать бы, кто это сделал, своими руками придушил бы!
Искаженное злобой лицо Трофима побагровело.
Все случившееся непосильной тяжестью легло на сердце Пантушки, в голове его рождались и путались беспокойные мысли. Что это за люди, которые ранили Стародубцева, убили Сашу? Чего им надо? Мать говорит, что это бог наказывает людей. «Бог, бог! — закричал на нее отец. — Значит, и бог злодей!»
Глубокой ночью отец куда-то ушел и вернулся только утром, по-прежнему мрачный, долго о чем-то шептался со Стародубцевым.
До приезда следователя тело убитого лежало в церкви на каменном полу. День и ночь около него дежурили назначенные сельским Советом сторожа. Люди ходили смотреть на покойного; многие, особенно женщины, плакали. А через день после приезда следователя убитого положили в тесовый гроб, вынесли в церковный двор.
С утра к гробу приходили люди проститься с покойником. Сердобольные женщины обложили гроб ветками пихты, пахнущей смолой, а учительница сходила с учениками в лес за подснежниками. Ими осыпали грудь и пожелтевшие руки Саши. Ни на одну минуту не отходили от гроба Русинов и Ваня. Медленной, шаркающей походкой приблизился к гробу Степка, взглянул в лицо покойнику и пошел, крестясь и гнусавя:
Вечная память!
Вечная па-а-мя-ять!..
Тимофей стоял поодаль, в кучке стариков и старух, степенно крестился. Иногда он шумно вздыхал. Тут же похаживал Купря и шептал то одному, то другому:
— Грех-то какой случился, не приведи господи! Воистину никто не знает, где свою смерть сыщет. Потому не надо озлобляться друг против друга.
Фекла Бабина нарвала букетик горицвета, вложила в руку Марьки и пошла к гробу.
— Положи, дочка, на упокойничка... Ах, боже мой! Несчастная мать!..
Слезы лились по щекам Феклы. Осторожно поправила она пихтовую ветку на груди мертвого, постояла минуту и отошла к женщинам.
Люди всё подходили.
Когда собралось много народу, к Русинову обратился отец Павел.
— Разрешите отслужить панихиду по убиенном?
Русинов, не взглянув на попа, резко ответил:
— Не надо. Он был неверующий.
Отец Павел тихо отошел в сторонку.
Председатель сельсовета, комкая в руках кепку, заговорил:
— Товарищи! Земляки! Вот еще одна жертва контрреволюции. Трудовой народ разбил в открытом бою Врангеля и Колчака и прочих царских генералов. Контрреволюция теперь действует по-разбойничьи, убивает из-за угла советских активистов, пакостит, где только удается... В нашем селе пролилась невинная кровь. Убийца где-то среди нас. Он, может быть, сейчас смотрит на то, что сделали его подлые руки, смотрит и злорадствует. Но пусть он знает: за каждую каплю народной крови мы потребуем расплаты. И пусть все знают: пощады врагам не будет!
Хмурые взгляды мужиков были неподвижны. Стояла тишина. Только на кустах бузины шумно чирикали воробьи.
Резким рывком Русинов сорвал с головы фуражку.
— Товарищи!
Голос у него дрожал.
— Товарищи! — снова воскликнул он. — Мы прощаемся с Сашей Макаровым, погибшим от злодейской руки
