Книга Любовь сквозь пиксели - Таня Свон

– Дарьян, – зовет он неловко.

Меня тянет обернуться, посмотреть на Кирилла, но я терплю. Сверлю взглядом шкафчик, потому что знаю – гляну на Кирилла, и меня снова начнет мутить.

– Чего?

– Почему ты волейбол забросила? Мы в соревнованиях скоро участвовать будем.

– Рада за вас. Правда. Может, даже поболеть приду.

Не вру, но знаю, что обещание исполню вряд ли. Несмотря на то что мне нравилась наша команда и товарищей у меня в секции было достаточно, сейчас мне болеть не за кого. За школу разве что. Но это совсем не то… Чье имя буду выкрикивать, в напряженный момент вскакивая с трибун?

– Ты не ответила на мой вопрос.

От необходимости продолжать разговор меня спасает медсестра. Она возвращается в кабинет из процедурной и, сев за стол, оборачивается на нас:

– Первый учебный день, а вы уже тут околачиваетесь? Ладно. Давайте подлечим вас.

Кирилла «принимают» первым, потому что его кровотечение в пояснениях не нуждается. Медсестра вручает ему вату, которой Кирилл набивает ноздри, и выгоняет его в коридор:

– Подожди за дверью. Только голову не задирай!

Кирилл, не оборачиваясь, выходит, оставляя меня наедине с медсестрой, с которой мы знакомы не первый год. Она хорошо знает меня и мои проблемы, поэтому без предисловий спрашивает:

– Снова паническая атака?

Смотрю в ее добрые внимательные глаза, обрамленные паутинкой тонких морщинок, и киваю. Роняю взгляд на сцепленные в замок руки и слушаю, как женщина достает из шкафчика успокаивающие таблетки.

Знаю, что они слабые. Может, и вовсе плацебо. Но если эта пустышка заставит меня поверить, что все хорошо, я готова съесть таких хоть целый вагон.

– Что на этот раз, Дарьюшка?

Мне сложно начать. Сложно дышать.

Я знаю, что, стоит мне уйти, медсестра найдет в моей карточке номер и позвонит маме. Расскажет, что мне снова нехорошо, что пора корректировать лечение у психотерапевта.

Но еще я помню, что Гульнара Петровна хорошо знала моего отца, так как в прошлом работала вместе с ним. Она поможет мне так, как помог бы он. Выслушает, и уже это излечит.

– Я коснулась чужой крови, – голос наждачной бумагой царапает горло, – и теперь боюсь, что умру.

Знаю, что мои слова звучат глупо, даже смешно. Но в глазах Гульнары Петровны ни тени насмешки, только глубокое сочувствие.

Она жалеет меня. Но не потому, что я действительно могу заболеть.

Я уже больна. Мой разум трещит по швам.

Глава 6

– Здесь ты в безопасности. Расскажи о своих чувствах, Дарьяна.

Молодая девушка-психолог смотрит на меня теплым взглядом. Я сижу в кресле, а она – напротив меня на диванчике. Ее руки расслаблены и лежат на бедрах, поза открытая. На ее фоне я похожа на скрюченную ветку: одна рука поперек живота, а пальцы второй теребят мелкие волоски, выбившиеся из дреды у виска.

Я в безопасности. В кабинете приятно пахнет лимонными конфетками, что стоят в вазочке на столике. Солнечные лучи ползут по цветным корешкам книг на полках. Тишину нарушает фильтр, нагоняющий пузырьки воздуха в аквариум с золотыми телескопами и ленивыми сомами.

А за дверью завершения сеанса ждет мама.

После того, что случилось, она явилась за мной в школу и отпросила у классной руководительницы с оставшихся занятий. Уж не знаю, что Гульнара Петровна сказала моей маме такого, что она бросила домашние дела и прилетела за мной с Мишей на руках, но благодарна родительнице. Она не задала ни одного неудобного вопроса, который мог бы вновь всколыхнуть панику или заставить смутиться.

Она редко ведет себя так, что без слов понятно – мама любит меня. Но сегодня именно такой день.

– Мне страшно, – говорю сломленно и роняю голову.

Времена, когда я подолгу молчала на сеансах психолога, прошли. Я прекрасно понимаю, что врач получит деньги вне зависимости от того, как пройдет прием. А вот я могу уйти либо ни с чем, либо попытаться помочь себе.

– Ты боишься, что могла заболеть, коснувшись чужой крови?

Качаю головой.

Я знаю, что мой страх нашептан недугом. А он рожден из боли, которую так и не смогла пережить и отпустить.

Знаю, что заразиться не могла. Но все равно боюсь.

Это бесконечная борьба рационального и сломанного во мне. И, к сожалению, побеждает отнюдь не самая разумная моя половина.

– Я боюсь, что не смогу справиться.

Психолог задумчиво кивает, а потом задает самый важный вопрос:

– Не сможешь справиться со страхом или с ситуацией, которая его вызвала? Что ты хочешь контролировать, Дарьяна?

– Все, – бессильно признаюсь я. – Я хочу контролировать все, чтобы не пустить опасность в свою жизнь.

– Но ведь это невозможно. Мир живет по своим законам, которые никому не подчинить.

– Знаю. Но если я буду внимательна и бдительна, то не упущу свою жизнь так глупо.

– Так, как твой отец?

Поджимаю губы и молчу. Слова психолога бьют в самую болезненную точку.

– Из-за его смерти ты боишься жить? Тратишь время на страх, а силы – на контроль?

Она знает, что права. Мы уже обсуждали это, но врач хочет, чтобы я снова сказала удушающую истину вслух.

– Я боюсь жить в мире, где тебя может убить простой гвоздь.

Психолог, поджав губы, снова кивает. Ненадолго комната погружается в тишину. Доктор ждет, что заговорю сама, но я не могу. Все мои силы направлены на то, чтобы сдержать слезы.

Женщина заботливо придвигает ко мне корзинку с бумажными полотенцами и спрашивает:

– Хочешь поговорить о том, как умер твой папа?

Мотаю головой, сцепив зубы, чтобы изо рта не вырвался непрошеный всхлип. Не о чем тут говорить…

В лето, когда родители собирались развестись, я жила с папой на даче за городом. Интернета там не было, и связь едва ловила, отчего с мамой я почти не созванивалась. Однако в той глубинке я чувствовала себя спокойно и умиротворенно.

Папа говорил, что его друг-риелтор подбирает для нас жилье в городе. Небольшой квартирки нам двоим бы точно хватило, хотя с папой я бы даже в домике в деревне согласилась жить! И плевать, что мама звала в трешку с хорошим ремонтом в самом центре. Я все равно хотела быть с отцом.

Мы каждое утро ходили в лес за ягодами и грибами. Днем вместе работали в огороде, а вечерами пили чай, сидя на траве и любуясь звездами. Иногда, пока я ходила гулять к речке или читала в теньке под яблоней на нашем участке, папа забирался на чердак за инструментами, а потом