Кучеров хотел было незаметно подойти из-за кустов жимолости к всецело поглощенному рыбной ловлей старому генералу Гатуа, как вдруг увидел, что по крутой тропинке к электростанции идут чика Васо Хранич и еще какой-то человек в дорожном плаще.
Было около семи утра. Солнце уже оторвалось от снежных скал и щедро осыпало лучами живописные извилистые берега Требишницы.
Кучерову не хотелось встречаться ни с кем — он любил уединенные прогулки, но Васо Хранич уже здоровался с Гатуа, знакомил его со своим ладно скроенным спутником, который хотя и был в штатском, но имел военную выправку.
— Вот гость приехал к нам налаживать электростанцию! — громко говорил Васо Хранич, обращаясь к Александру Георгиевичу Гатуа.
Это не могло не заинтересовать Кучерова, и он тоже подошел к собеседникам.
— Здравствуйте! — поздоровался, протягивая руку Гатуа, затем Храничу.
— Привел к вам, Петр Михайлович, из Требинье инженера, — весело заговорил Васо, показывая рукой на Хованского. — Говорит, сумеет наладить станцию и дать электричество...
— Честь имею, — по-военному представился Алексей. — Приехал по рекомендации полковника Базаревича. В Белой Церкви Иван Иванович Павский рассказал о вашей электростанции.
— Не из князей ли Хованских? — громко вмешался в разговор Гатуа. — Не ваш ли батюшка Алексей Георгиевич — синий кирасир?
— Нет, мы воронежские. Отец у меня педагог.
— А откуда вы с инженерным делом знакомы? — испытующе глядел Кучеров. — У нас на Руси-матушке одна-единственная гидростанция в Новом Афоне. Монахи построили.
— Ходил на подводной лодке, а ведь там все на электричестве! — сказал сдержанно Алексей, преданно глядя на Кучерова.
— Документы у вас в порядке? — Кучеров как-то подозрительно рассматривал Алексея, и, когда Хованский сунул было руку в запольный карман пиджака, чтобы показать полученные в Белграде удостоверение и рекомендацию в Донской кадетский корпус, генерал поморщился, махнул рукой: — Пойдемте, если не очень устали в дороге, посмотрим электростанцию.
Петр Михайлович резко повернулся в сторону реки.
— Александр Георгиевич, извините, — бросил он Гатуа и пошел по тропинке.
Старый грузин молча кивнул Кучерову, похлопал по плечу чика Васо, и, увидев, что поплавок под берегом утонул, торопливо дернул удилище. На крючке трепыхалась рыбина.
Тем временем Кучеров показывал Хованскому каменную постройку электростанции, вполне годную еще турбину; зашли в комнату, где был пульт управления, потом в кабинет и в спальню.
— Здесь вы и устраивайтесь, — Кучеров показал рукой так, как если бы предлагал Хованскому не одну спальню, а всю станцию. — В лагере вам тоже отведем комнату. Пожалуй, это будет комната номер восемь... Ну, какое у вас впечатление от осмотренного хозяйства?
— Работы тут много. Раньше, чем через два-три месяца, света не дать. Особенно плохо с аккумуляторами. Я ведь не специалист по гидростанциям. Все запущено со времен Австрии. И где их взять, этих спецов, не из Швейцарии же приглашать?
— Надеюсь на вас, — сказал Кучеров.
— Что ж, желание — отец мысли, — проговорил весело Алексей, — а у меня желание есть починить эту станцию.
— Да вы философ! — Кучеров рассмеялся.
— Нет, я офицер...
— Разные сюда приезжают офицеры, — вдруг посерьезнел Кучеров. — На днях был тут некий Бастунич. Книгу свою распространял об иудо-масонстве.
— В этом я не разбираюсь, — осторожно заметил Алексей.
— Ну и ладно, — усмехнулся генерал, поглаживая шею ладонью. — Однако пойдемте, Алексей Алексеевич, в лагерь, я представлю вас директору, и вам придется доложить ему свои соображения. И еще, — продолжал Кучеров, оглядев старенький костюм Хованского, остановившись взглядом на порыжевших худых ботинках, — у вас есть во что переодеться?
— Директору придется меня извинить, господин генерал! — сухо, с обидой в голосе сказал Алексей.
— Меня зовут Петр Михайлович! Ладно, что-нибудь придумаем. Подгоним, а потом уж сошьем, — и улыбнулся, увидев протестующий жест Алексея.
На тропинке они увидели Хранича, попрощавшись с ним, стали подниматься вверх, на шоссе, к лагерю-крепости...
— Нас вышвырнули из России, мы, во многом ограниченные, храним в памяти только то, что опалило душу огнем страдания, — продолжал Кучеров. — И эта боль тянет в прошлое, сушит, делает жестокими и злыми. Судьба рассеяла русскую эмиграцию по всем континентам и невольно заставила принять участие в культурной и политической жизни мира. Но увы, среди нас слишком много лжепророков! Подобно Бастуничу, мы проповедуем каждый свое, грыземся, как псы. И все такое прочее.
— Отцы эмиграции должны сберегать свои кадры, лжепророков слушают, а пророков побивают камнями, — сказал Алексей, а про себя подумал: «Как же подобраться к спискам, которые он где-то прячет?»
— О, вы славно рассуждаете! — совсем подобрел Кучеров.
Молодой новоприбывший капитан понравился Петру Михайловичу открытым взглядом смелых глаз и даже непривычным для слуха акающим говорком.
Они уже входили в ворота крепости.
Ощетинившаяся колючими проволочными заграждениями и обнесенная стенами, фортами и редутами крепость Билеча занимает площадь в добрых два квадратных километра. Она разделена на две части: верхнюю, где солдатские казармы, и нижнюю — цитадель с фортами, складами, хозяйственными постройками и помещением для господ офицеров. Кадет, разумеется, поселили в верхней части. Каждой сотне была отведена большая казарма с полуподвальным помещением, фортификационными пристройками и бассейнами для питьевой воды. На первом этаже были оборудованы классы, в середине, вдоль коридора, поселились в небольших комнатах воспитатели. Второй этаж отвели под дортуары кадетам и службы: комнату дежурного офицера, дежурного по сотне кадета, цейхгауз, карцер и тому подобное.
— Вы москвич? — поинтересовался Кучеров.
— Не совсем... — поспешно произнес Алексей.
— Сразу видать: «С Масквы, с пасада, с авашнова ряда».
Алексея так и обдало жаром: «На чем можно пойматься!»
— У меня мать москвичка и няня. Всю жизнь надо мной посмеиваются, Масквой прозвали. Но я из Воронежа.
— Эмиграция, как вам известно, состоит преимущественно из интеллигенции, из украинцев и казаков. Конечно, немало беженцев из Сибири, Туркестана, Архангельска, Петрограда, просачивались они, разумеется, из Центральной России, но язык быстро нивелируется, появляется жаргон. В какой же коробочке сохранили вы свой язык?
— В стальной, Петр Михайлович! На подводной лодке «Буревестник», под командой капитана первого ранга Синельникова... Ну а потом... Перу... После эвакуации из Крыма. «И все такое прочее», как говорит, простите, один мой начальник!
Кучеров расхохотался.
