Госпожа Присциан кивнула.
— А чтобы от этих собеседований был хоть какой-нибудь толк, я должен как можно больше знать о… Ну, в общем, обо всем, что связано с этой пропажей. И о самой реликвии, и о каждом из ночевавших в доме гостей, и о том, как именно они себя здесь вели и где ночевали. Важна любая подробность, даже самая, на первый взгляд, незначительная… и, как я уже предупреждал, на некоторые мои вопросы ответить будет непросто.
Пожилая дама в очередной раз кивнула, а потом, устроившись поудобнее, приступила к повествованию:
— Пожалуй, поговорим сначала о камне. Он сделался принадлежностью нашей семьи еще в те времена, когда начинал строиться Саузварк…
Основателем рода Присцианов был простой солдат, плававший в Альекир с армадой Аурика Великого и участвовавший в Войне духов. Когда война кончилась, у него на руках оказался патент, дававший ему право на торговлю с Альекиром и соседствующими с ним свободными городами. Удачно пользуясь преимуществами, которые давал ему этот патент, молодой Присциан сколотил приличное состояние и приобрел кусок земли на Макушке, где и построил дом, в каком теперь проживала вдова. У него появились два сына. Старший ничем особенным не прославился, впрочем, он пошел по стопам отца, приумножил оставленный ему капитал и обзавелся собственными детьми. Второй же сын повел себя по-иному.
— Его звали Эйрин, — сказала вдова. — О нем ходило много легенд, на мой взгляд, в большей части нелепых. Полагали, например, что Присциану он вовсе не сын, что его подкинули в колыбель гоблины, забрав настоящего младенца к себе. Еще говорили, что он посвящен в тайны черной магии и имеет сношения с демонами. Как бы там ни было, однажды каким-то образом Эйрину посчастливилось завладеть бесценным сокровищем, которое потом осталось в нашей семье и также обросло всяческими легендами.
— Вы не из Саузварка, господин Ренфорд, — продолжила дама, — иначе вы непременно знали бы их. Сейчас этим сказкам мало кто верит. Но в давние времена люди всерьез думали, что Присцианы хранят окаменевшее сердце демона, которого Эйрин сумел подчинить своей воле. — Лицо госпожи Присциан стало задумчивым. — Конечно же, камень есть камень и не может быть чем-то иным, однако легенда красива!..
Судовладелица замолчала, погрузившись в свои размышления, и Лайаму пришлось деликатно покашлять, чтобы вернуть ее к разговору. Все сказанное, безусловно, было довольно занятным, но к происшествию не относилось никак.
Взгляд пожилой дамы утратил мечтательность, и она заговорила опять:
— Этот камень сделался своеобразным символом нашего торгового дома, как игрушка у Годдардов или восходящее солнце у Марциуса. Но мы никогда не выставляли его напоказ. Сколько я себя помню, он всегда хранился в семейном склепе. Отец, на моей памяти, ни разу к нему не притронулся, хотя, конечно же, мы любовались нашим сокровищем — и в дни поминовения усопших и в кануны других значительных праздников. Камень завораживал, и я, будучи еще совсем маленькой, могла глядеть на него часами, но у меня никогда не возникало желания прикоснуться к нему.
— И все же вам довелось сделать это?..
Госпожа Присциан вздохнула.
— Да. В нашей семье — увы! — не осталось мужчин, господин Ренфорд, поэтому мне как главе дома пришлось взять на себя многое из того, что надлежит исполнять старейшине рода. Память предков священна — ее следует чтить.
Эдил глубокомысленно покивал головой, и Лайам последовал его примеру, хотя он не испытывал большого почтения к каким-либо ритуалам, а уж в религиозных обрядах южан не разбирался совсем. Сам Лайам время от времени делал скромные подношения храмам в память о погибшем отце, но больше для успокоения совести, чем усматривая в этом какой-либо смысл.
— Уж вам-то, мастер эдил, наверняка известно, что в большинстве саузваркских семей принято благодарить предков накануне пиров побирушек.
— Конечно, так поступают все почтенные и благочестивые горожане, — подтвердил Кессиас и дернул себя за бороду. — Это довольно распространенный обычай, — добавил он специально для Лайама.
— И вот это время пришло, — госпожа Присциан не повела и бровью на попытку эдила к ней подольститься, — но я не очень хорошо себя чувствовала. Ничего особенного, обычная хворь, однако ноги меня почти не держали и голова была как в тумане. И потому я попросила племянницу мне помочь.
Слегка поджав губы, вдова пояснила:
— Дуэсса — единственная дочь моего покойного брата. Она взбалмошна, своенравна, капризна, ибо росла при отце, который по слабости своего характера не мог ей ни в чем отказать. Признаться, я многое своему братцу прощала, однако сносить выходки его дочери мне подчас трудновато. Впрочем, Дуэсса охотно откликнулась на мою просьбу, и в том, что из этого вышло, я ее ничуть не виню. Ведь она впервые увидела камень, и тот ее просто околдовал. Ей захотелось его потрогать, а я не могла этого предвидеть, ведь во мне-то самой никогда такие желания не пробуждались. Как я могла предугадать то, чего не находила в себе?
Лайам ни на секунду не забывал, что он здесь не просто слушатель (хотя рассказ вдовы он находил воистину занимательным), и тут же задал вопрос:
— Как получилось, что ваша племянница никогда прежде не видела фамильной реликвии? Ведь вас допускали к ней еще в детстве. Почему же Дуэсса была лишена этой возможности?
Госпожа Присциан снова вздохнула.
— Это опять же брат. Он не позволял дочке посещать фамильную усыпальницу. Мой брат был человеком со странностями, господин Ренфорд, и любящим, но не очень хорошим отцом. Он считал, что девочка чересчур впечатлительна и что пребывание в столь скорбном месте может ей повредить. Признаться, я ему не перечила, я всегда ему уступала, потому что любила его. Сказать по правде, я и теперь бы не прибегла к ее услугам, если бы не досадное недомогание.
— Но если ее никогда не пускали в фамильный склеп, как же она будет вершить эти обряды, когда настанет ее черед? — ляпнул вдруг Кессиас.
Лайам сделал приятелю большие глаза, надеясь умерить не к месту проснувшееся в нем любопытство. Даже если отбросить дурацкий намек на возможную кончину вдовы, особенности религиозных отправлений семьи Присцианов никого не касались.
— Я надеюсь, что у моей племянницы будет ребенок — лучше, конечно, если мальчик, который вырастет еще до того, как я состарюсь настолько, что стану ни на что не годна, — нимало не смутившись, охотно пояснила почтенная дама. — А если этого не случится, то и тут все можно устроить. Денег, которые я отписала храму Лаомедона, вполне хватит на приличествующие заочные поминовения.
— Ага, — довольно кивнул эдил, словно наконец-таки разобрался в вопросе, который до сей поры непрестанно его тяготил.
Лайам же еще не разобрался ни в чем, но ему вдруг показалось, что в последние полчаса он узнал о госпоже Присциан больше, чем за две недели знакомства.
— Как бы там ни было, на прошлой неделе ваша племянница впервые увидела камень, так? — сказал Лайам, возвращаясь к основному предмету беседы.
