объясняется в любви милой Тане Карантонис. Но потом из слов девушки понял, что это одна из воздушных гимнасток. А когда влюбленные вышли на свет, Трубин убедился, что не ошибся. Васей оказался клоун. Он сильно помолодел без грима и оказался не рыжим, а брюнетом. Клоун обнимал гимнастку за талию, и, когда они проходили мимо, Трубин вжался в тень фургончика — очень неудобно было, что забрался без спросу и подслушивает.
— Пойдем к реке, погуляем, — сказал Вася.
— Не простудишься? — спросила гимнастка. — У тебя и так насморк.
Трубина они, к счастью, не заметили. Он взглянул снова в сторону клеток под навесом. Сидорова там не было. Ну вот, сказал он себе, пропустил человека.
Дальше стоять было бессмысленно. Трубин вышел на скользкую тропинку между фургонами, подошел к клеткам поближе. Хоть бы один служитель остался! Пустота. Лишь звери возятся перед сном, обмениваются впечатлениями о прошедшем дне.
— Вы кого-нибудь ищете? — спросил приятный женский голос.
Трубин оглянулся, и если бы не полумрак, рассеиваемый лишь одной лампочкой у клеток, видно было бы, как он покраснел.
— Нет, — сказал он. — То есть ищу товарища Сидорова. Вы не думайте.
— Я ничего не думаю, — сказала Таня Карантонис.
Она была в куртке и темных брюках, плечи куртки потемнели от воды.
— Нет, вы не думайте, — настаивал Трубин. — Я очень животных люблю. У меня есть белый ворон. Хотел побеседовать с товарищем дрессировщиком. Вы не думайте.
— Вот смешной человек! — сказала Таня Карантонис. — Сидоров уже ушел. К себе в фургон. Если свет горит, значит, он не спит. А вы не пьющий?
— Почти нет, — сказал Грубин.
— Сидоров любит пьющих, — сказала она и засмеялась. — Вы не думайте, что я сплетничаю, я не сплетница.
— Что вы! — радостно сказал Грубин. В этом была рука судьбы, потому что именно Таня Карантонис более всего поразила Грубина. И вот он стоит рядом с ней, под дождем, в темноте, и она разговаривает с ним, как со старым знакомым.
— Я вас проведу к Сидорову, — сказала Таня. — А вы мне за это тоже поможете, хорошо?
— Конечно, — сказал Грубин. — Только сначала я вам помогу, а потом вы меня проводите.
— Идемте, — сказала Таня и пошла впереди Грубина к фургону дрессировщика.
— Свет не горит, — сказала Таня. — Наверное, нет его дома. В город ушел.
— Ну и ладно, — сказал Грубин, который уже готов был забыть о дрессировщике. — А чем я могу вам помочь?
— Вы в город идете?
— Да, в город.
— Если не трудно, проводите меня до столовой. Которая еще не закрылась. Я приехала сегодня, не успела себе ничего на вечер купить и голодная как собака.
— А столовая уже закрыта. Она до восьми.
— Ой, какой ужас! — сказала Таня. — Придется идти к Федюковым, а я у них уже соль занимала и яйца.
— Ни в коем случае, — сказал Грубин. — Я вас так не оставлю. У меня дома есть сосиски. И яйца. Если вы стесняетесь зайти, то я вам сейчас сюда принесу. Я близко живу, десять минут туда и обратно.
— Что вы, как вы могли подумать, что я буду вас утруждать, — запротестовала Таня и улыбнулась благодарно и светло. И от этой улыбки сердце Грубина застучало, как барабан в цирке в опасный момент воздушного полета. Грубин стоял перед Таней, приглаживал в смущении мокрые всклокоченные волосы и мечтал о том, чтобы она все-таки позволила ему побежать сейчас под дождем домой, занять у соседей масла и хлеба, принести сюда эти сосиски и другие скромные яства.
— Нет, — сказала Таня решительно. — В следующий раз. В городе должен быть ресторан. В каждом маленьком городе есть ресторан. И зовется он по имени местной реки или озера.
— А у нас он называется «Золотой гусь», — сказал Грубин. — Сейчас уже почти десять, а он в двадцать три тридцать закрывается.
— А далеко идти?
— Шесть минут.
— Тогда подождите минутку, я деньги возьму. Вам не холодно?
— Не холодно. А про деньги не думайте. У меня есть.
Но Таня Карантонис не слушала. Она убежала в темноту, и слышно было, как она звенит ключами у невидимой двери.
Грубин стоял, подставив лицо ветру, чтобы не так пылало. В ветре смешивался цирковой запах конюшни и запах мокрых грибов, что росли в лесу за рекой. Он представил себе на мгновение, что Таня Карантонис пришла к нему в гости и пьет чай. Но тут же Грубин отогнал эту мысль, потому что, во-первых, в комнате у него было тесно и не прибрано, а во-вторых, о таких вещах нельзя даже мечтать.
— Я недолго? — спросила Таня.
— Нет, что вы.
— Вы не сердитесь, что я к вам не пошла. Я жутко самостоятельная.
Они вышли из-за загородки и направились через темную площадь. В окнах горели теплые желтые огни, а где-то далеко, в парке, играла гитара.
— Как я могу! — сказал Грубин. Он шел, повернув голову набок, чтобы лучше видеть Таню, и профиль ее навечно отпечатался в мозгу Грубина.
— Возьмите меня под руку, пожалуйста, — сказала Таня, и Грубин как во сне сунул руку вбок. Под мышкой у гимнастки пальцам было тепло, и Грубин отвел вниз мизинец, чтобы он находился точно под локтем Тани и мог поддержать его, если Таня поскользнется.
— Я такая трусиха, вы не представляете, — сказала Таня. — А когда первый раз в незнакомом городе, то все улицы кажутся страшными. Мне просто повезло, что я вас встретила. Спасибо Сидорову.
— Да-да, — согласился Грубин, делая усилие, чтобы вспомнить, кто такой Сидоров.
— Вы были очень любезны, — сказала Таня, когда они остановились под вывеской «Ресторан «Золотой гусь».
— А как же вы обратно пойдете? — испугался Грубин.
— Теперь я знаю, что это близко. Ведь отсюда цирк видно.
— Нет, — сказал Грубин. — Если хотите, я вас здесь подожду.
— Сумасшедший, — сказала Таня и засмеялась. В глазах ее горели зайчики от уличных фонарей, а зубы казались ровными и белыми. — Если вы так обо мне беспокоитесь, то пойдемте со мной в ресторан. Вы не голодны?
— Я голоден, — сказал
