А шрамов мало. Ломанные кости, ломанные, но залеченные, очень хорошо залеченные.
Я чувствовал, как он то и дело запускает в мое тело крошечные, едва заметные порции Ки для проверки.
— В теле нет нехватки Ки, полное тело Ки, до самой макушки залито Ки. И при этом энергетическое истощение. Как такое может быть? У него бедная, но крепкая одежда. Может ли такое быть, что у него были кристаллы? Если были, то он мог выпустить сильное заклинание, пролежать без сознания сколько? Час? Да, наверное, час, а потом пришел в себя и забрал Ки из кристаллов. Вот же дурак! Всегда важный, очень важный. Сделай так, чтобы он мог говорить. А он должен говорить. Язык на месте, связки на месте, вон как глазами крутит, значит и рассудок на месте. Чего ж он не говорит?
Тут старичок отпрыгнул от меня, исчез из поля зрения, потом вернулся со странным приспособлением. Оно состояло из прозрачной твердой полоски, закрывающей глаза, и металлического держателя, который надевался на голову, как обруч.
— А где его Ки? Руками чувствую его Ки, а глазами не вижу. Совсем не вижу. Талант у него маловат, ой как маловат, но есть, а я его не вижу. А если вот так?
Я не успел опомниться, как старичок распластался на моей груди, вывернул шею и посмотрел вбок, затем снова отпрыгнул, тихо хихикая.
— Ох, какой интересный мальчик! С очень интересным массивом. Но зачем ему массив, который скрывает Ки? Его талант и так едва заметен. Может, он скрывал вовсе и не талант? Что же он такого интересного нес с собой? Может, драгоценнейший амулет? Или кристалл на тысячу Ки?
Поразмыслив, я решил и дальше прикидываться немым. Выдумать правдоподобную историю, как это сделал бы Байсо, я вряд ли смогу. Господин, для которого выдернули элитных воинов и собрали такой караван, видимо, настолько важный и знатный, что мне нужно быть не ниже сына императора, чтобы мне сохранили жизнь. Лучше остаться загадкой, протянуть несколько дней, а когда силы вернутся ко мне — сбежать. Это тоже будет нелегко. Посмотрел бы я на того человека, который сможет удрать от боевого лупоглаза! Но об этом я буду думать позже. Сейчас нужно выжить.
Старичок-лекарь продолжал проговаривать свои мысли вслух, одновременно исследуя меня: щупал пульс, втыкал тонкие серебряные иглы, и я не чувствовал при этом боли, проверял амулетами, пару раз вогнал в меня заклинания, которые я не успел разобрать. Если бы я мог перейти на магическое зрение, было бы проще их понять.
Лекарь покружил по фургону, к сожалению, я не смог рассмотреть, что он там делал, а потом подошел, и в ворохе его бессмысленных слов я сумел разобрать приказ раскрыть рот. Я замотал головой.
— Он понимает меня, определенно понимает, конечно же он понимает. А значит, слышит и мыслит. Осталось лишь, чтобы заговорил. Нужно, чтобы глупый мальчишка раскрыл рот, я не собираюсь ему вредить, не сейчас, мне же так и не сказал тот глупый человек, можно ли ему вредить. Нужно, чтобы он выпил, и я развяжу его, сниму веревки. Веревки ведь только мешают, кровь приливает к рукам и ногам, мышцы затекают, очень неудобно.
Я открыл рот, он быстро влил какое-то зелье, захлопнул нижнюю челюсть, нажал в область горла, и жидкость проскользнула внутрь.
Старичок снова упорхнул, приговаривая:
— Слышит и всё понимает. Думает и доверяет. Конечно, я сниму веревки, почему бы и не снять веревки, ведь руки и ноги уже будут бесполезны. А с веревками как бы я смог снять с него одежду и проверить досконально? Хорошо бы, он оказался им не нужен. Давно уже не было провинившихся, слишком давно, все стали послушными, все стали внимательными, а у меня набралось уже пять новых рецептов. Целых пять рецептов. Нужно же на ком-то их проверить.
Я дернулся, попытался пошевелить пальцами рук, ступнями. Они словно онемели. Я их чувствовал, но почему-то не мог двигать. Я моргал, открывал рот, дышал, но всё, что ниже шеи, не слушалось.
Лекарь снял веревки, усадил меня, прислонив к деревянной стенке фургона, подпер сбоку небольшим сундучком, а затем раздел, оставив лишь нижние штаны. Поскреб когтистым пальцем татуировку на плече и меленько захихикал.
— Какая интересная штука, очень интересная. Если проверить ее по архивам да по городам, легко будет узнать, кто таков этот мальчишка, но не знатный, точно не знатный. Какой знатный человек позволит поставить клеймо на своего ребенка? А раз не знатный, его отдадут мне, конечно, отдадут. Молодой господин не захочет ссориться со стариком, который нянчил его с детства и лечил его разбитые коленки. Молодой господин знает, что от старика Фучжана никто не уходил. Но ведь я могу и сейчас кое-что на нём проверить? Раз мальчишка решил молчать, так будет молчать, а если заговорит, кто будет слушать его бредни про старика Фучжана? Им интересны лишь всякие глупости.
Я засомневался, а настолько ли хороша идея молчать.
Следующие несколько часов оказались весьма занимательными. Старик не стал пытать меня или отпиливать конечности, он лишь проверял некоторые теории насчет человеческого тела. Он снова втыкал иглы, порой смазывал их в каких-то жидкостях, вонзал пальцы в самые неожиданные точки и наблюдал за реакцией тела, в основном, через проверочную Ки, хотя то приспособление с головы он так и не снял. Иногда я начинал чувствовать отдельные пальцы и даже шевелил ими, один раз дернул ногой, едва не попав по лекарю, порой меня тошнило, раза три я терял сознание.
Я был игрушкой в руках сумасшедшего старика.
И всё это время я не прекращал попыток ухватить свою Ки и заставить ее работать. Ни заклинания, ни массивы не подчинялись мне. Я мог лишь выпускать ее, но не более того.
Наконец-то ход повозки замедлился, старик засуетился больше прежнего, натянул кое-как на меня одежду, снова связал.
— А руки и ноги? А зачем ему руки и ноги? Еще немного, и они начнут работать. Но разве они нужны ему? Ему скоро и голова не понадобится.
Снаружи бегали лупоглазы, разговаривали люди, кто-то утробно порыкивал, шелестела ткань, громыхала посуда, потянулись запахи готовившейся еды. Я лежал на полу лекарского фургона и думал, как лучше поступить. Если верить словам старика Фучжана, меня в любом случае ждала лишь Пропасть. Но, может быть, молодой господин окажется добрым и пощадит меня? Хотя бы на пару дней.
За мной пришли довольно поздно, снаружи совсем стемнело, а к конечностям вернулась подвижность.
Тот же пятидесятиталанный мужчина спросил Фучжана:
— Ну
