потому что за тот краткий миг, пока она заглядывала в комнату, в такой темноте ничего нельзя было разобрать. Кроме того, она, отходя, закрыла дверь неплотно, оставив довольно большую щель.
Воронов замер у двери. Все происходящее ему не нравилось, и он обратился в слух.
Ирма, видимо, вернувшись к столу, села и заговорила так, чтобы Воронову все было слышно.
«Интересно, — подумал он, — Ирма услышала мои шаги и потому открыла дверь, или она открыла и стала говорить громче, чтобы разбудить меня». Впрочем, раздумывать было некогда, потому что беседа явно обострялась.
— Ты что, думаешь, давно не виделись, так я все забыл? А, моя неверная первая любовь? — Мужской голос был переполнен сарказмом.
— Да, пошел ты, «любимый»! — не сдерживала себя Ирма. — Верность ему подавай! Надо мной вся Балясная ржала, как кони! В моей кровати мою же лучшую подругу трахал, а я вернулась не вовремя!
— Ну, так, ты ведь говорила, что ближе к обеду вернешься! — хохотнул мужской голос.
Снова раздался глухой шум, и мужской голос продолжил:
— Ты, Ирма, не ерепенься! Характер твой, может, и остался, да мне на него наплевать!
— Наплевать ему, — после короткой паузы усмехнулась Ирма. — А чего же ты, Феденька, прибежал как цуцык? Соскучился? Кровать решил проверить?
— Да, по хрену мне и ты, и твоя кровать, и твой хахаль!
Федор, как его называла Ирма, говорил шепотом, но это не ослабляло накала его голоса.
— Ты мне комедию тут не ломай! Дураков тут нет, время всех учит!
— Да ты, как был дураком, так и остался, и время тебе не поможет, — сдавленно выдохнула Ирма, но что-то в ее голосе изменилось. Появилась какая-то неуверенность.
Видимо, это понял и Федор, потому что заговорил совершенно иначе — уже не шепотом, а голосом. Очень негромким, но — голосом.
— Эх, Ирма! Называть-то меня ты хоть как можешь. Твоя правда: я тебя до сей поры люблю. Но я-то один, а должна ты многим…
— Да нет на мне долга.
Ирма тоже говорила другим голосом. Уже без запала, без злости, устало и почти обреченно.
Оба молчали.
После паузы Федор спросил все так же тихо, рассудительно:
— Ты сейчас-то зачем комедию ломаешь, Ирма?
И снова замолчал.
— Не ломаю я ничего, Федя.
Ирма говорила обычным голосом. Негромко, но уж вовсе не шепотом.
— Я там ничего не брала. Была? Да, была! Но ничего не брала, потому что там уже ничего не было. Ни-че-го! — отчеканила она по слогам.
Снова повисло молчание, которое прервал долгий и тягостный вздох Федора:
— Ладно, пойду я. Я-то ведь хотел, чтобы все по-культурному решить, а ты, вижу, все свою линию гнешь.
По звукам стало ясно, что он поднимается, идет, видимо, к двери. Потом звуки снова затихли, и Федор сказал:
— Он мне-то мало верит, а уж тебе…
Видимо, он двинулся к двери, потому что Ирма спросила, чуть повысив голос:
— Он здесь?
Федор ответил с раздражением:
— Ты его не знаешь, что ли! Сейчас нет, а через пять минут нарисуется.
Дверь скрипнула, открываясь, и стукнула, закрываясь.
Потом снова скрипнула. Ирма, видимо, вышла во двор, чтобы закрыть ворота, и Воронов решил, что ему пора возвращаться в постель. Во всяком случае, пока надо делать вид, будто он ничего не слышал и, следовательно, знать ничего не знает.
Ждал Ирму, но она так и не шла, и Воронов уснул один. Да оно и лучше, спокойнее спится…
Тем не менее утром обнаружилось, что Ирма сопит под боком, а после пробуждения всем поведением стала показывать, что всю ночь провела рядом с Вороновым и терпела его пьяное состояние. Это Воронову нравилось еще меньше, чем ночной разговор с таинственным Федором, но играть в сыщика он не хотел, да и не знал, как начать.
После завтрака бабка неожиданно сказала:
— Идите-ка вы на речку, чего тут мне шары-то мозолить.
— «Шары» — это бабушкины глазки лазоревы, — любезно пояснила Ирма, но идею подхватила. — В самом деле, пошли.
Шли долго. Сперва до берега, потом вдоль него, миновав шумную компанию местной ребятни, игравшей на песке.
— Долго еще? — поинтересовался Воронов.
— Терпи-терпи, я тебя на настоящий пляж веду. Пляж с золотым песком, — ответила Ирма.
Через несколько десятков метров женщина остановилась и стала снимать халатик.
Воронов огляделся. Тут не было вообще никакого песка. Просто земля с кустиками довольно чахлой растительности, на которой просто лежать было бы неудобно, а о том, чтобы комфортно загорать, и речи быть не могло.
— Это и есть твои «Золотые пески»? — скривился Воронов.
