Я немного помолчала, обдумывая услышанное.
— Хватит о Суиндоне, — сказала мама, отличавшаяся особым нюхом на заморочки, особенно мои. — Что с тобой-то приключилось?
— Тебе откуда начинать? Моих приключений хватило бы на несколько толстых томов.
— Тогда… тогда начни с того, почему ты вернулась.
Я рассказала ей о том, как тяжело быть главой беллетриции, как иногда могут раздражать книги. Рассказала о Пятнице и Лондэне, о книжном происхождении Хоули Гана. При этих словах Джоффи подпрыгнул.
— Ган… вымышленный?
Я кивнула.
— Да, а что? Когда я последний раз навещала вас, его вроде бы вышвырнули из партии вигов.
— Уже нет. Из какой он книги?
— Хотелось бы мне знать, — пожала я плечами. — А что? Что случилось-то?
Мама с Джоффи нервно переглянулись. Если моя родительница начинает интересоваться политикой, значит, дела и вправду плохи.
— Неладно что-то в нашем королевстве, — пробормотала мама.
— И это что-то — канцлер Англии Хоули Ган, — добавил Джоффи. — Но тебе не обязательно верить нам на слово. Сегодня в восемь вечера он появится на «ЖАБ-ньюс» в «Уклонись от ответа» из Суиндона. Можем сами посмотреть.
Я еще порассказывала им о беллетриции, и Джоффи, в свою очередь, радостно поведал мне, что посещаемость церкви Всемирного Стандартного Божества резко пошла вверх с тех пор, как он принял спонсорство Совета по продаже тостов — компании, которая с момента моего последнего визита сделалась вдвое больше и влиятельнее. Теперь они занимались не только хлебобулочными изделиями, но вдобавок наложили лапу на джем, круассаны и сдобу. Моя мама, не желая уступать Джоффи, заявила, что тоже получила немного спонсорских денег от «Кексов мистера Редьярда», хотя призналась, что кекс, которым она угощала меня, ее собственной выпечки. Затем она в подробностях поведала мне об операциях, перенесенных ее пожилыми друзьями, что, откровенно говоря, не вызвало у меня особого восторга. Пока она переводила дух между аппендэктомией миссис Моложаверс и запорами мистера Уолша, в комнату вошел высокий импозантный мужчина в безупречном утреннем костюме в стиле девятнадцатого века и с внушительными усами, которые повергли бы в уныние командора Брэдшоу. Вид незнакомец имел столь властный и целеустремленный, что мне тут же вспомнился император Зарк.
— Четверг, — затаив дыхание, произнесла мама, — это прусский канцлер, герр Отто Бисмарк. Мы с твоим папой пытаемся уладить шлезвиг-гольштейнский вопрос тысяча восемьсот шестьдесят третьего — шестьдесят четвертого годов. Отец отправился за датским оппонентом Бисмарка, дабы усадить их за стол переговоров. Отто… то есть герр Бисмарк, это моя дочь Четверг.
Бисмарк щелкнул каблуками и с ледяной вежливостью поцеловал мне руку.
— Фройляйн Нонетот, я весь польщен, — произнес он с сильным немецким акцентом.
Необычные и давно умершие гости моей мамы должны были бы удивить меня, но не удивляли. Не удивляли с тех самых пор, как в мои девять лет у нас гостил Александр Великий. Довольно симпатичный был парень, но совершенно не умел вести себя за столом.
— Как вам нравится тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, герр Бисмарк?
— Я особенно впечатлен есть концепцией сухой чистки, — ответил пруссак, — и предвижу я большое будущее для бензинового двигателя. — Он снова повернулся к моей маме. — Но я весьма жажду поговорить с премьер-министром Дании. Где оный может быть?
— Боюсь, у нас небольшие проблемы с его местонахождением, — ответила мама, взмахивая ножом. — Не желаете ли вместо него кусочек «баттенберга»?
— А! — воскликнул Бисмарк, смягчившись. Он деликатно перешагнул через ДХ-82 и сел рядом с мамой. — Лучшего «баттенберга» я не имел пробовать!
— О, герр Би, — покраснела мама, — вы мне льстите!
Тайком от Бисмарка она махнула нам, чтобы мы исчезли, и мы, будучи послушными детками, удалились из гостиной.
— Ну? — воскликнул Джоффи, закрыв дверь. — И как тебе все это? Мамуля обжимается с тевтонцем!
Я подняла бровь и посмотрела на него.
— Вряд ли, Джоффи. Папа не так часто приходит, а общество умного мужчины — большая редкость.
Джоффи хихикнул.
— Просто друзья, значит? Ладно. Вот что: готов поспорить на десять фунтов, что на следующей неделе в это же самое время мама с Железным канцлером устроят что-нибудь дикое!
— По рукам.
Мы пожали друг другу руки и, поскольку Эмма, Гамлет, мама и Бисмарк были заняты, я попросила Джоффи присмотреть за Пятницей, а сама отправилась прогуляться и подышать воздухом.
Я свернула налево и двинулась по Мальборо-роуд, отмечая перемены, произошедшие за два года моего отсутствия. Этой дорогой я почти восемь лет ходила в школу, и все стены и деревья были мне как старинные друзья. На Пайперс-уэй возвели новую гостиницу, несколько магазинов в Старом городе либо сменили хозяев, либо подверглись реконструкции. Все было до боли знакомо, и я думала, останется ли во мне это желание чувствовать себя где-то дома или уйдет, как ушла моя привязанность к «Кэвершемским высотам», книге, служившей мне пристанищем последние несколько лет.
Я прошлась по Бат-роуд, повернула направо и оказалась на улице, где жили мы с Лондэном, пока его не устранили. Однажды я приходила в этот дом и увидела, что там живут его отец и мать. Поскольку они понятия не имели, кто я такая, и сочли — не без оснований, — что у меня не все в порядке с головой, я решила не рисковать и просто медленно пошла по другой стороне улицы.
Ничего особенно не изменилось. Кадка с увядшей тиккией часовитой по-прежнему стояла на крыльце рядом со старыми ходулями, и занавески в окне явно принадлежали матери Лондэна. Я продефилировала мимо дома, затем двинулась обратно. Моя решимость вернуть любимого мешалась с каким-то фатализмом, ощущением, что в итоге у меня ничего не выйдет и следует быть к этому готовой. В конце концов, ведь он действительно погиб в возрасте двух лет, и я не помнила, как все было на самом деле, а только как все могло бы быть, останься он в живых.
Я пожала плечами, укорила себя за пессимизм и направилась к голиафовскому дому престарелых «Сумерки», где нынче обреталась моя бабушка.
Бабушка Нонетот сидела у себя в комнате и смотрела документальный фильм «Прогулки с утками». В синей бумазейной ночной сорочке, с редкими седыми волосами она выглядела на все свои сто десять. Бабушка вбила себе в голову, что не сможет сбросить груз смертной жизни, пока не прочтет десять самых занудных на свете книг, но поскольку «занудный» — понятие не менее расплывчатое, чем «не занудный», помочь ей было весьма непросто.
— Шшш! — прошептала она, как только я вошла. — Невероятно захватывающая передача! — Она неотрывно смотрела на экран. — Только подумай: в результате анализа костей вымершей утки Anas platyrhynchos[20]удалось выяснить, как она ходила!
