Дать им права, открыть ворота революции, и в стране развернется настоящая вакханалия, которая закончится тем, что самые подлые, хитрые и низкие представители черни выбьются наверх и займут место царя. Только вместо справедливого правления по праву крови начнется бесчестное правление по праву сильного. Он вспомнил, как в детстве дружил с крестьянскими детьми. Они не были бедны, как жители столичных трущоб, не голодали, но были озлоблены на него лишь за то, что он Оболенский. Может прав отец, и все, что можно сделать — это стараться смягчить страдания черни, безжалостно подавляя любые попытки разжечь мятеж?
Тут сверху раздался звук открывающихся дверей — на смотровой площадке появился всегда улыбчивый Салтыков. Был весел он и сегодня.
— Тренируешься? Вчерашних грязуш не хватило? — полушутя спросил Сергей, спускаясь по лестнице.
Слова друга обожгли Кирилла, он весь закипел внутри, раскраснелся. Заметив румянец, покрывший его щеки, блуждающий взгляд, напряженное и суровое лицо, почувствовав смятение и неуверенность, обуревавшие Кирилла, Сергей посерьезнел.
— Что-то случилось с генералом? С Олей? Женщины порой пугаются, когда узнают о подробностях ратных дел, на то они и женщины.
По выражению лица Оболенского Сергей понял, что ни разу не угадал.
— Ты же видел, Сережа, этот грязуш, он ухватился за пистолет понимая, что его убьют.
— Да, — подтвердил Салтыков.
— Так скажи мне, просто скажи, имел ли я право его убивать? Ты видел, как они живут, это же мука, а не жизнь! Он предпочел умереть, чем дальше влачить своё жалкое существование. Ты видел, как с грязушами обращаются люди?! А главное, как люди обращаются с людьми! Я говорил с Ольгой, думал, она меня поймет, ошибся. Не верил, что такое когда-то случится, считал, у нас с ней на двоих одна душа. Я ведь влюбился в неё без памяти, как увидел. А вчера почувствовал — она мне, как чужая!
Оболенский опустил голову, изобразив задумчивость, на самом же деле, попытался скрыть улыбку. Он знал Кирилла с детства, был осведомлен о его впечатлительности, чрезмерной для мужчин, обостренном чувстве справедливости и способности сопереживать даже самым жалким и ничтожным созданиям. Салтыков был другим. В детстве он и сам бывало, помогал топить выводок грязушей — не ради садистского удовольствия, а для контроля популяции. Уж больно быстро этот маленький народец начинал плодиться, когда люди уничтожали его естественных врагов, а это в свою очередь вело к тому, что грязуши от голода начинали съедать корни сельскохозяйственных культур, обрекая на голод людей. Ничего страшного и постыдного в этом Оболенский не видел — хотя грязуши и разумны, они стоят на ступеньку ниже людей и не далеко ушли от животных. Но говорить этого Кириллу не стал — знал, друг не поймет, раз убийство существа, больше похожего на крупного крота, чем на человека, так тронуло его сердце. Однако, Оболенский знал, как помочь Кириллу.
— А что ты предлагаешь, Кирилл? Считаешь бунт, который они затеяли, сделал бы их жизнь легче? Да в развернувшемся побоище их погибло бы куда больше, чем вчера.
— Ты никак не поймешь — он предпочел умереть, чем дальше так жить!
— Нет, если бы он предпочел умереть, кончил бы себя, а не метил в тебя. Да, им плохо, но это не оправдывает того, что они задумали — свергнуть законную власть, развернуть войну убивать своих угнетателей. Вот ты, Кирилл, думаешь, спасешься от их ненависти только за то, что жалеешь их? Как бы ни так — тебя они возненавидят больше тех, кто дерется против них. А знаешь почему? Потому что по своей природе они стремятся отнюдь не к равенству и братству, которое пропагандируют, а к тому, чтобы стать нами, занять наше место и измываться над теми, кто окажется внизу. Твой же благородный жест лишь обозлит их — отказывается от того, чего мы жаждем, значит, считает себя лучше нас! А быть лучшим среди равных не порядок. Они не верят ни в благородство, ни в честь, думают, мы тут только тем и занимаемся, что пьянствуем да портим женщин. Предположить даже не могу, что вот ты, например, мучаешься из-за них, думаешь, как облегчить их участь, жалеешь их. Им чужды все эти мысли и чувства, просто потому, что они являются карикатурой на нас в их собственном представлении.
Кирилл задумался. Слова Салтыкова удивительным образом совпали с мыслями, которые крутились в голове у него самого.
— Что же тогда делать?
— Выполнять данную нами клятву, Кирилл. Если, как нынче принято считать, колдуны смогли из обезьяны сделать человека, то из черни людей и подавно получится вылепить. Просто для этого нужно время, понимаешь?
Продолжая пребывать в задумчивости, Кирилл кивнул.
— Пожалуй, ты прав, Сергей.
— Ты сам себе не веришь, — усмехнулся Салтыков. — Зная тебе, предлагаю не торопиться с выводами и все хорошо обдумать. Если захочешь, я в любой момент готов поговорить с тобой на эту тему, поскольку сам постоянно размышляю о нашей Империи и нашем обществе. А сейчас давай немного поупражняемся на саблях — хоть так развеешься и перестанешь думать об убитом тобой грязуше.
Салтыков скинул свою уличную куртку, бросил ее на лавку, снял со штыря, вбитого в одну из арок, два оберега, передал один Кириллу, второй надел себе на шею, снял со стены одну из многих тренировочную саблю, вышел на середину, занял позицию в центре зала.
— Уж если не справлюсь с тобой сейчас, никогда не справлюсь, — заявил Салтыков. — И чуть не забыл — не сердись на Ольгу, она знает тебя не так долго, как я. Потеряешь её, охотников набежит.
Кирилл снова кивнул и, стараясь изгнать из головы образ отрубленной руки и части головы грязуша, пошел в атаку. Дмитрий защищался как мог, но спустя несколько минут схватки понял, что очень скоро потерпит поражение. Однако в тот самый момент, когда Кирилл собирался выполнить свою коронку, занеся клинок вверх и в сторону, чтобы через мгновение закружиться, перекинуть оружие из одной руки в другую и, запутав противника, нанести удар с незащищенной стороны, со смотровой площадки донесся чей-то голос:
— Кирилл Иванович, генерал Голицын желает вас видеть.
Оболенский отвел клинок в сторону, посмотрел наверх:
— Передайте Павлу Степановичу, что приду через две минуты, — ответил он. Не смотря на то, что Кирилл выучил Салтыкова и знал каждое его движение, поединок всё равно увлёк и позволил Оболенскому освободиться от навязчивых мыслей.
— Прости, — улыбнулся он. — Генерал отчитывать будет. Я ж чуть людей не угробил.
Обрадовавшись улыбке Оболенского, Салтыков улыбнулся в ответ.
— Отличник учебы и наделал ошибки? Да быть того не
