Когда свет нового дня начал набирать силу, женщина устало поднялась и, тяжело взяв на руки спящего малыша, пошла к деревне у подножия холма. Но тут, к своему ужасу, обнаружила, что люди Сторна успели побывать там раньше; вместо домов — чадящие руины, а большинство людей разбежалось по лесам, за исключением тех, кто был убит. Измученная, с болью в сердце, она заставила себя пройтись по развалинам деревни и заглянуть в несколько уцелевших домов, чтобы спросить, не видел ли кто Маркоса с Конном на руках. Но никто ничего не знал ни о старике, ни о ребенке. Ей приходилось тщательно следить, чтобы ее не увидел ни один захватчик. Если бы кто-то из приспешников Сторна узнал ее и Аластера, то их моментально убили бы. Эрминия ждала почти до полудня, все еще надеясь, что герцогу удалось выбраться из пожара и он присоединится к ней, но все, кого она расспрашивала, смотрели в убитое горем и перепачканное грязью лицо женщины с жалостью и состраданием. Никто ничего не знал и о старике с годовалым младенцем на руках.
Весь тот день герцогиня не прекращала поиски, но к закату осознала, что наступил самый страшный момент в ее жизни и она должна его преодолеть. Маркос пропал, погибнув в огне или убитый врагами. Или же он бросил ее по каким-то неведомым причинам. Герцог не пришел на рассвете, следовательно — наверняка погиб, когда обрушился горящий замок.
И вот в сумерках, убитая горем и дрожа от страха, Эрминия заставила себя сесть, расчесать и заплести в косу длинные, взлохмаченные волосы, поесть, дать хлеба собаке и голодному ребенку. По крайней мере, она не осталась «овеем одна: с ней был ее первенец, теперь — герцог Хамерфел, но где же, где его брат-близнец? Единственной надеждой и защитницей им стала теперь неразумная собака. Потом Эрминия легла на землю, укуталась плащом, теснее прижавшись к Ювел, чтобы согреться, и обняв спящего Аластера. Она истово поблагодарила богов за то, что зима уже прошла. Герцогиня понимала, что с рассветом ей придется вести себя крайне осторожно. Ей надо узнать дорогу и приготовиться к долгому пути, в конце которого она должна прийти в Тендару к родственникам, работавшим в тамошней Башне. Аластер ворочался в объятиях, а тело ее содрогалось от рыданий.
5
Город Тендара располагался в долине, раскинувшейся посреди Вензийских холмов, а его огромная Башня намного превосходила высотой прочие постройки. В отличие от других, более уединенных Башен, в которых телепаты — наблюдатели, хранители, техники и механики практически не имели связи с внешним миром, эта вовсе не стремилась изолировать их от городского населения. Даже наоборот: пыталась внедрить светский образ жизни, как было принято в Нижних Землях.
Работники Башни, как правило, имели дома в городе, иногда роскошные. Однако к вдовствующей герцогине Хамерфел это не относилось. Эрминия, предпочитавшая своему титулу более скромный (хотя в тендарском обществе куда более престижный) — второго техника Башни Тендары, проживала в маленьком домике на улице Оружейников. Единственной роскошью, которую она себе позволяла, был небольшой сад, полный пряных трав, цветов и фруктовых деревьев.
Эрминии исполнилось уже тридцать семь, но она по-прежнему была стройна, подвижна и ясноглаза, а ее ярко-рыжие волосы блестели так же, как в юности. Все эти годы она жила одиноко, с сыном, и все эти годы не давала повода скандальным сплетням затронуть ее имя. Она появлялась исключительно в обществе сына, домоправительницы и большой старой рыжей собаки.
И происходило это вовсе не от того, что ее сторонились в обществе, наоборот, это она его избегала и даже, кажется, презирала. Дважды ей делали предложение: в первый раз Хранитель Башни — Эдрик Элхалин, а не так давно — ее кузен, Валентин Хастур, тот самый, который приезжал в ее горный замок много лет назад. Он, близкий родственник Хастуров из Тендары и Каркосы, впервые предложил ей выйти за него замуж на второй год ее работы в Башне. Тогда Эрминия отказала, сославшись на слишком недавний срок вдовства. Однажды вечером, на закате лета, через восемнадцать лет после ее появления в городе, он повторил попытку.
Валентин нашел ее в садике городского дома, сидящей на лавке и занятой вышиванием. Ювел лежала у ее ног, но когда он стал приближаться к хозяйке, собака приподняла голову и заворчала.
— Спокойно, спокойно, девочка, — ласково пожурила ее Эрминия. — Пора бы тебе научиться узнавать моего кузена, он бывает здесь достаточно часто. Лежать, Ювел, — строго добавила она, и собака распласталась у ее ног огромной рыжей кучей.
— Приятно знать, что у вас есть такой преданный друг, поскольку других защитников, по-видимому, не имеется. Если я добьюсь своего, она узнает меня лучше, — заметил Хастур, многозначительно улыбаясь.
Эрминия посмотрела в глубокие серые глаза сидевшего рядом с ней мужчины. Теперь в его волосах проглядывали седые пряди, но в остальном он не изменился. Это был все тот же человек, что оказывал ей поддержку и искреннее расположение уже почти двадцать лет. Она вздохнула.
— Кузен, я, как всегда, очень признательна тебе, но, по-моему, ты догадываешься, почему я по-прежнему должна сказать тебе «нет».
— Черт бы меня побрал, если я это знаю, — воскликнул Валентин. — Я предполагаю, что ты не можешь до сих пор горевать о старом герцоге, хотя, вероятно, хочешь, чтобы так считали окружающие.
Ювел потерлась о колени Эрминии и тихо заскулила, требуя внимания. Эрминия рассеянно погладила ее.
— Валентин, ты же знаешь, что ты мне небезразличен, — и это правда, что я больше не горюю по Раскарду, хотя он был прекрасным мужем и добрым отцом моим детям. Но сейчас я не считаю вправе думать о замужестве из-за сына.
— Во имя Аварры, родственница! — воскликнул Хастур. — Неужели ему можно пожелать чего-то лучшего, чем матери, вышедшей замуж за Хастура? Ты только подумай, что будет, если он начнет считать себя Хастуром больше, чем Хамерфелом, или если я поклянусь восстановить его положение соответственно титулу и праву на наследство?
— Когда я впервые пришла в Тендару, то доверила тебе свою жизнь и жизнь своего ребенка… — Но Валентин лишь махнул рукой. — И вовлечь тебя в кровавую междоусобицу в ответ на твою доброту было бы, с моей стороны, черной неблагодарностью, — ответила Эрминия.
— Всего лишь родственное одолжение, — сказал он. — Это я в вечном долгу перед тобой, дорогая моя. Но, Эрминия, как ты можешь до сих пор считать эту старую вражду незакрытой, когда в роду Хамерфелов не осталось больше никого, кроме твоего сына, которому был лишь год, когда в горящем замке погибли его отец и вся челядь?
— Тем не менее, пока мой сын не будет восстановлен в законных правах, я не могу вступать в другой брак, — произнесла Эрминия. — Когда я выходила замуж, то поклялась Раскарду, что посвящу жизнь благополучию рода Хамерфелов. От этой клятвы я не отступлюсь, а втягивать других в наши дела не собираюсь.
— Обещание мертвому не имеет силы, — возразил Валентин, скорее убеждая самого себя. — А я — живой и считаю, что ты мне обязана больше, чем мертвому.
