документе, каким являлась великокняжеская киевская летопись. Действительно, в записях 1155–1157 гг. сталкиваемся с четко сформулированной политической доктриной, которая доказывает существование преемственных прав Юрия как Мономаховича на владение Киевом. На это совершенно недвусмысленно указывают слова Юрия, обращенные к Изяславу Давыдовичу, который был приглашен вечем в Киев: «Мне отцина Киев, а не тобе».[180] Следовательно, ростовский князь рассматривал Киев как свое личное владение, как «вотчину», которую он должен получить по праву наследования после отца, Владимира Мономаха, и старших братьев. Не случайно в традиционных летописных сообщениях о начале правления Юрия в 1149 и 1155 гг. тенденция преемственности власти усилена по сравнению с аналогичными известиями о вступлении на киевский стол других князей.[181] В этих известиях подчеркивается, что ростовский князь — непосредственный преемник отца, деда и прадеда, княживших в «Рускои земле». Не случайно, что подобная запись близка аналогичному известию о вступлении на киевский стол Владимира Мономаха.[182]
Характерно, что политическая направленность личного Летописца Юрия заключается, так же как и тенденция киевской летописи 1155–1157 гг., в стремлении доказать, что борьба за Киев являлась защитой прав Юрия на владение «Рускои землей». Известия памятника крайне тенденциозны. Князь — справедливый государь, хороший полководец, ловкий дипломат. Возвеличивание Юрия и его деяний — такова основная идея Летописца.[183]
Политическое развитие Ростово-Суздальской земли за время княжения Юрия Долгорукого шло семимильными шагами. Отказавшись от обмена Суздаля на «русские городы», приняв бразды правления от своего пестуна Георгия Симоновича, Юрий стал значительно влиять как на внешнюю, так и на внутреннюю политику Залесского края. Огромное значение для судеб земли имел его отказ посылать в Киев «суждальскую дань». Подобный акт (естественно, де-факто) уничтожал определенные отношения (вассальные) с верховным сюзереном — великим князем. Безусловно, разрыв даннических отношений предполагался на время, до тех пор пока в Киеве сидит враг Юрия, Изяслав Мстиславич. А пока «суждальскую дань» присваивал для собственных нужд князь Ростовской земли. Но возобновление платежей так и не последовало.[184] Посылка в Киев «суждальской дани» прекратилась. Таким образом, надо полагать, что отмена дани была решительным сдвигом к самостоятельности «Суждальской земли», как финансовой, так и вассально-правовой.
Внешняя политика Ростова при Юрии Долгоруком также была чрезвычайно активной. Тесные политические контакты, интенсивный торговый и культурный обмен, различные формы взаимоотношений с югом и северо-западом Руси, от визитов высших иерархов в Ростов до прихода колонистов в незаселенные районы края, от военных походов к польской границе до матримониальных связей с Византией, и, наконец, многолетняя борьба и захват Киева, исторического центра Древней Руси, — все это способствовало выдвижению Залесской земли в ранг сильнейших государственных образований Восточной Европы.
Но самое главное заключалось в том, что такие контакты способствовали интенсивнейшему развитию внутренних процессов в области политики, экономики, классообразования, развитию феодального способа производства и производственных отношений вширь и вглубь на территории Владимиро-Суздальской Руси. Для подобного роста феодализма и его проявления в деле генезиса и эволюции государственного образования была необходима собственая верховная власть в лице князя, цель которого заключалась в олицетворении самостоятельности политических институтов края, защите его рубежей от внешних врагов и подавлении классовых выступлений эксплуатируемых низов. Но Юрий Долгорукий, стремившийся только в Киев, а затем навсегда покинувший северо-восток, не мог осуществлять функцию верховного сюзерена Владимиро-Суздальской земли. Местным феодалам был необходим свой местный правитель, защищавший и исполнявший желания и требования местной дружины, а также лично владевший местными землями и тем самым понимавший чисто местные нужды «суждальских» землевладельцев. Конечно, князей, желавших попасть на ростовский стол, было много. Но ведь требовался такой, который осуществлял бы «преемственность» династии. Подобные, впрочем, также находились. Потомство мужского пола у Юрия было немалое. Но князь как правитель, полководец и политик должен был обладать определенными личными и деловыми качествами — храбростью, деловитостью, твердостью и даже великодушием и терпимостью. Но, самое главное, он должен был быть самостоятельным государем, правда, внимательно прислушивающимся к мнению своей дружины, тем не менее совершенно независимым в своих решениях от великого князя, сидящего в Киеве. Такого правителя найти было очень трудно, почти невозможно. Существовала только одна кандидатура, которая находилась, как и великий князь, в Киеве, принадлежала, как и великий князь, к Мономаховичам, обладала, как и великий князь, всеми перечисленными качествами, управляла, как и великий князь, киевским княжением. Это был сын Юрия Долгорукого — Андрей.
АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ НА «СУЖДАЛЬСКОМ» СТОЛЕ
К середине 50-х гг. XII в. любимое «чадо» Юрия Долгорукого было хорошо известно в Ростове и в среде «суждальских бояр». И не только потому, что Андрей получил во владение часть Залесской земли. «Суждальцы», воевавшие в войсках Юрия, с 1149 г. были очевидцами, а некоторые даже участниками военных и дипломатических подвигов Андрея. «Старшая» и «младшая» дружины неоднократно наблюдали его поединки с врагами во время бесконечных междоусобий с Изяславом Мстиславичем и Всеволодом Владимировичем. Личное мужество князя было общепризнано. В то же время Андрей отнюдь не был лихим рубакой, любителем рыцарских поединков, ценившим превыше всего жаркую схватку, упоение битвой, азарт боя. Князь был очень разумным политиком, трезвым и расчетливым соперником за столом переговоров. Он неоднократно и весьма удачно выступал в роли посредника между своим отцом, Юрием Долгоруким, и его противниками. В целом Андрей был на редкость проницателен и лукав. Эти черты характера в сочетании с энергией и большой силой воли определяли князя как незаурядного дипломата XII в., сумевшего в свое время перехитрить и «обыграть» даже такого талантливого и уж совершенно непревзойденного мастера интриги, каким был Изяслав Мстиславич.
Андрей был опытным полководцем, авторитетным и грозным воеводой, его приказам подчинялись даже «дикие половцы». Князь имел тесные связи с церковью. Он был хорошо образованным, начитанным человеком, не лишенным оригинального литературного таланта.[185]
И, наконец, самое главное (и это было основным в линии поведения князя), возможно, затмевающее все перечисленные достоинства, — это то, что Андрей был местным «суждальским» патриотом, рассматривавшим «Суждаль» как постоянное местожительство, а Киев как временное место своей деятельности в отличие от своего отца Юрия Долгорукого. Летопись неоднократно это подчеркивает. В Лаврентьевской летописи читаем: «Андреи же оттоле (с Альты. — Ю. Л.) иде от отца своего Суждалю, а отцю же встягавшю (т. е. удерживавшего. — Ю. Л.) его много. Андреи же рече:,На том есмы целовали крест,[186] ако поити ны Суждалю. И иде в свою волость Володимерю».[187] Недовольство политикой отца и стремление Андрея к известной самостоятельности привели его к открытому неподчинению приказу Юрия, который был обвинен сыном перед уходом в свои владения в нарушении договорных обязательств и
