прочищает: если хрена не жалеть, то очень способствует — в том числе и от похмелюги.
На соседа тоже подействовало: уже минут через пять он самостоятельно встал, дошел до крыльца, там справил малую нужду и, вернувшись к столу, и на меня внимание обратил:
— Никита Алексеевич, какими судьбами?
— Я тут слышал, что вы меня в крепостные себе записали?
— Ой, — тут экс-поручик вспомнил какую-то падшую женщину, — да не себе, и не записал, а спрятал на время, пока бумаги не будут выправлены.
— А попу вы что-то другое говорили…
— А что ему говорить, когда он спрашивает какого рожна у меня в Павловке мужики без присмотру сидят и ни хрена не делают?
— Ну, допустим. А когда бумаги готовы будут?
— Ну тут, Алексеич, дело такое… деньги нужны, а у меня с ними, сам видишь, буквально никак. А денег нужно много, там одних пошлин рубликов на двадцать. А столоначальникам дать уже полсотни нужно, секретарю же в дворянском собрании еще, да и не только ему…
— Сколько всего?
— Я так думаю… то есть я, когда зимой все для этого готовил, подсчитал: в уезде бумаги сделать — это сто рублёв, а в губернии еще четыреста.
— То есть сначала в Тульском уезде, а потом еще…
— Никит, ты кто вообще? А, ну да, в Америке рос… Одоевский у нас уезд, Одоевский. А денег собрать… у меня мужики-то в год всего рублей на сто оброку дают, еще Михей мисок и горшков рублей на двадцать продает…
— Где продает?
— Да на рынке, в Туле. Но всё мало выходит, а мне и подушные платить, и… мало получается.
— А что нужно чтобы мне на рынке в Туле торговать?
— Ну, бумагу от меня разрешительную. А чем торговать-то будешь? Хотя, говорят, топоры ты неплохие куешь, полтину за такой топор точно дадут… У тебя еще есть? — он кивнул головой на пустую миску. Я высыпал туда остатки помидор из крынки, он слопал еще одну, сморщился…
— Сейчас у меня денег нет, а разрешение стоит два рубля и шестьдесят копеек. Еще на дорогу какой-никакой расход… Я тебе такую бумагу сделаю, а ты… вот таких крынок мне с дюжину принеси и потом деньгами… рублей двадцать пять в год как, осилишь?
— Если мне сейчас дашь на месяц дюжину мужиков, то и сотню осилю.
— Сотню? Ну ты сам это сказал…
— Сказал. Осилю, если сейчас дашь дюжину мужиков, а в бумаге будет написано что я могу и крестьян покупать.
На пьяном челе буквально читались охватившие соседа сомнения:
— Мужиков-то дать можно, а кто сено косить будет?
— Я Акима пришлю, он все сено в два дня накосит, — и в этом у меня сомнений не было: Аким уже опробовал изготовленную мною конную косилку. Не суперхайтек у меня получился, но за пару дней мужик накосил сена для Милки на год с большим запасом…
— А ты меня не обманываешь?
— Я тебя когда-нибудь обманывал? Обещанное не выполнял?
— Верно, не было такого. Но ты ведь мне ничего еще и не обещал! Ладно… ты мне еще крынку этого пришли, — он кивнул на опустевшую миску, — а я тогда завтра же в Одоев и прокачусь…
Завтра — не завтра, а через неделю у меня была бумага с красивыми печатями, дозволявшая «крестьянину Никите из Павлова торговать на рынках Тульской губернии любым товаром», а так же дозволявшая «упомянутому крестьянину» покупать от имени помещика Свиньина «мужиков и баб с чадами». Мало что на документе не имелось моей фотографии, там вообще никаких примет «крестьянина Никиты» не указывалось. Впрочем, меня это не расстроило, хотя Свиньин и предупредил:
— Ежели ты на рынке один будешь и никто личность твою подтвердить не сможет, то дай околоточному пятак, он сам подтвердит…
Кстати, поручик оказался по части денег исключительно честен: «бумага» действительно стоила два-шестьдесят, что подтверждали наклеенные на нее гербовые марки «сбора за розничную торговлю в разнос». Ну и я буду с ним пока честен…
Пока Аким косил, присланные мужики быстро рыли мне две «дудки» (этим занимались шестеро) и лепили кирпичи из указанной мною глины (еще шестеро). Не проявляя при этом особого рвения — но ровно до тех пор, пока один из них не сбегал «на побывку» домой. Вернулся он сильно задумчивым, а когда я сказал, что все, что они делают, мне нужно для постройки еще одной косилки, уже для их деревни, в мужиков словно бес вселился. Ну да, когда на не самую маленькую деревню приходится только три косы, народ так и тянется к техническому прогрессу. А когда эти мужики своими собственными глазами увидели, как три бабы и одна девка минут за пятнадцать валят в лесу дерево со стволом толщиной сантиметров в тридцать (из полудюжины сломанных сабель отковал я пилу «Дружба-2»)…
Короче, я вообще не ожидал, что «дудку» глубиной в двенадцать саженей можно отрыть (причем силами всего шести совсем даже не гераклов) меньше чем за неделю. А за две в ней еще и сруб поставить: я решил, что в обычной «дудке» руду копать все же несколько рискованно. А мне пока и одной шахты хватит, я же не собираюсь стать «стальным магнатом». То есть я бы, может, и не возражал — но поместье все же небольшое, на «магната» мне просто дерева не хватит для получения угля…
Поздней осенью девятнадцатого года возле кузницы выросла почти настоящая домна. То есть домна была вообще настоящая, просто маленькая. Но очень нужная: весь железный хлам из нычки Гаврилы я уже пустил в дело, так что для продолжения банкета мне срочно понадобился новый металл, причем много. Но еще срочнее мне потребовались деньги…
Деньги — они страннее мёда. Потому что сначала мёд все же есть, и только потом его нет. А вот денег и изначально не было. Как все знают, чтобы появились деньги, надо что-то ненужное продать, а что там у меня ненужного имеется?
Из совсем уже ненужного у меня остались только три бронзовых пушки. И две больших кучи «белой глины», которую я — при выкапывании шахты — велел мужикам отдельно складывать. Так что я построил еще один горн… Бронза, зараза, оказывается, очень прочная. Но — как и любой сплав, в котором медь преобладает — некоторое время после сильного нагрева становится мягкой, так что удалось одну пушку поделить на относительно мелкие кусочки. Кусочки в горне расплавил, жидкую медь залил в изготовленные формы — и, к моему удивлению, почти всё у меня получилось с первого
