Выражение про пулю и висок не было, кстати, простой фигурой речи. Пистолет наличествовал, системы «стечкин», и я его даже не шибко прятал от ментов. Знал, что обыски у нас они проводили спустя рукава. Главным для них было – посильней изгадить грязными сапогами наше дорогущее ковровое покрытие, очистить наши сейфы от любых бумаг и унести в свою ментовскую берлогу винчестеры наших персоналок. Личные шмотки их совсем не волновали, а приказа подкладывать куда-то в цветочный горшок кулечек с героином от начальства не поступало. Делать из Каховского еще и драгдилера – чересчур явная лажа. Запад поморщится. Довольно и того, что я ворюга в особо крупных, с особым цинизмом и при отягчающих.
Вдобавок ко всему документы на «стечкин» были – не подкопаться. И ежу понятно, что любое разрешение менты могли объявить липой, а оружие засвеченным в стародавней мокрухе. Однако имелась одна тонкость. Я владел не каким-нибудь там левым шпалером, купленным у чечена из-под полы на Троекуровском рынке. Это был абсолютно легальный сертифицированный дар Министерства внутренних дел – что называется, их стволы к нашему столу. Мне дали «стечкин», эстет Вова Гусинский испросил себе «беретту», а все прочие удовлетворились «макарами» с эмвэдэшной гравировкой: спасибо-де за неоценимый вклад в борьбу с преступностью.
Вклад – вот точное слово. Мы вкладывались. В конце 90-х у нас в Большом Бизнесе завелась веселенькая мода меж собой, перешедшая чуть ли не в соревнование, – кто лучше проспонсирует тюряги и внутренние органы. «Русский уголь» Гриша Аранович, помню, отправил в морской круиз полсотни заслуженных участковых Москвы. Стальной Теянов с нефтяным Папаниным и банкиром Петей Кайлем, сбросившись, оплатили капремонт комплекса зданий на Петровке, 38. Алик Дерикоза от никелевых щедрот учредил именные премии для оперов-ударников. Я передал в собственность ГУВД Москвы шесть новеньких «Фордов» с мигалками. Медийный столп Гусинский даром поменял всю сантехнику в бутырских СИЗО. Даже скупой Береза кряхтя отстегнул малую копеечку на рекламный сериал об удалой ментуре. Все это было вроде и баловством пополам с бравадой, а вроде и какой-никакой отмазкой. Не от органов, конечно. Не от Кремля. От Того, кто круче ментов и выше Кремля. «Все мы под Тобою ходим, Отец Небесный. В гордыне не коснеем, в выси не заносимся, понятия знаем, от сумы да тюрьмы не зарекаемся. Ну и Ты, Всеблагой и Всемогущий, не гноби нас по возможности. Аминь».
Хрен эти реверансы кому помогли! Когда пробил час, Всеблагой начхал с облаков на наши взятки. Вова с Березой еле ноги унесли за бугор, сохранив буквально крохи. Оставшимся было еще фиговей. Папанину вчетверо урезали бизнес, отняли газету, да еще заставили мерзко каяться на всю страну. В личный кошелек Пети Кайля уже с ногами забралась кремлевская партия. Стальной король Теянов после пятнадцати налоговых шмонов в месяц свалился в кому и лежит теперь с принудвентиляцией легких овощ овощем. А вот Сергей Каховский был выбран для показательного процесса – явить свету гнусную личину олигарха. Туточки враг, люди добрые!
Одна из подаренных мной машин была, между прочим, среди авто, на которых меня забирали. Уйма всякой твари слетелась тогда в Жуковку на шабаш. Воздух вокруг дачи сгустился до того, что почти уже искрил: мат-перемат, пороховая вонь, камуфляжный азарт, вой окрестных шавок, вспышки блицев. Словно не фирмача взяли, а скрутили в честном бою аж самого Гамаля Асланбекова. Пока чины перед телекамерами распускали павлиньи хвосты, меня два часа продержали на заднем сиденье «Форда». Руки в стальных браслетах, нос разбит, но язык свободен. Скуки ради я спросил у сержанта-водителя, как ему карбюратор, как подвески, удобен ли руль, а водитель, мучительно покраснев, стал вдруг зачем-то оправдываться передо мной: он ни при чем, он не виноват, у него служба такая херовая… Как будто я винил его за то, что пробил час науськать цепную Фемиду на меня!
Сигнал был дан в сферах – это я понял по собачьей тоске в глазах адвокатов. По суетливости ментов. По мертвому молчанию номеров замгенпрокурора, с которым только вчера мы были вась-вась. Никто, кроме президента, не мог бы раскрутить маховик до таких оборотов. Уже в камере, куда мне принесли телевизор, я посмотрел вечерние новости. Спикер Думы, став во фрунт, радостно пел о громком успехе органов. Лидер оппозиции в отведенные ему десять секунд эфира мямлил про беззаконие и при этом заглядывал куда-то за кадр. Крепкие, как свеколки, ветеранши труда дружно одобряли и поддерживали. Коровы-рекордистки мычали: «Су-у-у-уд!» Скрюченная мразь, названная политологом, минут пять распиналась о светлом завтра, куда страна гордой поступью войдет без олигархов. Совесть нации, писатель Долгопрудников, копаясь в бороде-лопате (блохи его, что ли, одолели?), бубнил про то, как большие деньги вредны для соборности и духовности.
Страшней всего было видеть душку-президента России. С ним случилось то, что бывает со свежей ягодой при мгновенной заморозке: внешне как живая, но на ощупь и вкус – стылое стекло. Я и заметить не успел, в какой исторический момент улыбчивый дядька, позволявший нам ругаться и спорить, смерзся в ледяного богдыхана с прозрачными рыбьими глазами… Той же ночью в камере, ворочаясь на шконке, я узнал великий кайф Одиночества. Эти суки могли сколь угодно измываться надо мной, думал я, закручивать гайки, рушить мой бизнес. Но в одном я был неуязвим. Давить на меня, взяв в заложники моих близких, они не могли. Впервые в жизни я порадовался, что разведен, бездетен, а мои бедные папа с мамой уже умерли. У меня не было даже собаки…
Тихонько прогудел невидимый паровозик: в мой электронный ящик упало письмо. Кто бы это мог быть? Или спам, или робот. Других вариантов нет, живые здесь не ходят. Я пододвинулся к компу и кликнул послание. Точно, робот: автоматическая программа газеты «Бизнес-новости» уведомляла абонента <Kakhovsky>, что его письмо с приаттаченным файлом Obzor-new.doc дошло до адресата. Ну и славненько. Вечер у нас свободен, пойдем гулять. Я вошел в Яndex и первым делом наткнулся в новостях на знакомую фамилию Звягинцев. Ну-ка, ну-ка, двинемся по ссылке… Опаньки!
На сайте «Московского листка», оказывается, уже с обеда висел дивный текст. Суска Звягинцева извещала страну и мир, что ее супруг, один из капитанов – ха-ха! – российского бизнеса, некоторое время назад исчез и, возможно, похищен с целью выкупа. Дальше мадам пускалась в рассужденья о том, кто мог украсть ее суженого, чечены или чекисты, но это было уже неинтересно.
Есть же, черт возьми, в жизни справедливость, ухмыльнулся я, блаженно откидываясь на спинку кресла. И ты, Звяга, получил свое, физкультурник долбаный. И тебя, Брут резиновый, тоже сделали – не эти, так другие, не пятые, так десятые. Вертухаи у нас разные, итог один: раньше гнил на киче я, нынче очередь твоя. Потомись и покумекай, каково это, дружок. Умный – поймешь.
На том процессе меня закладывали многие. Кто из страха, кто из равнодушия. Но ты прогибался с готовностью. Прокурорские рта не успевали раскрыть, как ты уже нес меня по кочкам. А после был среди тех, кто заглатывал, не жуя, куски моего мира. Тут тебе пофартило за гроши взять мой заводик в Воронеже. И не оттого обидно, что я там все отстроил своими руками, а ты отхавал готовенькое. Заводик давно числился в третьем эшелоне, приносил чепуховую маржу, но я его держал как память. Потому что он был первый! С него родился и рос весь мой мир, который теперь скукожился до этой хрущевки с Интернетом, вот этого шкафа книг, этого «стечкина» в столе, этой вытертой шкуры тигра на полу да еще дачи в Жуковке, по документам – арендованной у м-ра Джорджа Кьюкора. Прокурорские оттого и не смогли ее отнять: формально она была собственностью моего американского партнера, переданною мне в пользование сроком на 99 лет. Выдергивать имущество из-под янки не решились даже мордатые законники.
