— Прости, душенька, дела завертели, но в знак примирения прими мой подарок. — Он достал колечко, украшенное изящной розой, и надел его на пальчик пораженной девушке.
— Золотое? — остолбенело спросила Валентина.
— Оно дороже золота! — искренне ответил он.
— В таком случае прощаю! — ответила девушка и сама приникла к его губам.
Валентина, разгоряченная и хмельная от свалившегося на нее счастья, даже не заметила, как очутилась в стогу сена, совсем раздетая. Мощные руки Никиты ласкали ее мгновенно набухшие соски, а его губы страстно исследовали все ее тело. Не в силах больше сдерживаться, Валентина раздвинула ноги.
— Ну, давай же, милый! — прошептала она. Никиту дважды просить было не нужно, он решительно раздвинул ее бедра еще шире и медленно отправил своего приятеля в ее недра. В какой-то момент девушка томно вскрикнула, и он подумал, что это от страсти, и потому, не желая ее дальше мучить, резко двинул вперед свою вздыбившуюся плоть.
— А-а-а! — громко застонала Валентина, царапая ногтями его спину.
— Господи, да у тебя же это в первый раз! — воскликнул удивленный кузнец, растерянно замирая над ней и не зная, как ему поступать дальше. — Конечно, ты у меня первый! А ты как думал? — всхлипнула она, но ее уже охватила страсть, а боль куда-то ушла. — Ну, что же ты остановился? — выкрикнула Валентина и сама дернулась ему навстречу.
Удивляясь ее поведению, Никита все еще пребывал в растерянности, но его плоть, подталкиваемая девушкой к действию, заставила его отбросить все сомнения и «заняться делом». Эта ночь была настолько упоительной для обоих, что и он и она несколько раз достигали вершины страсти…
А ранним утром, когда еще не запели деревенские петухи, Никита признался ей в любви и предложил выйти за него замуж.
— Правда, ты привыкла к городской жизни, но у нас красивые места, у меня есть дом, две коровы, свиньи, куры, своя кузница… Тебе понравится здесь, вот увидишь! — говорил и говорил Никита, лаская ее тело своими грубыми руками и нежно прикасаясь губами к ее губам, плечам, груди…
— Какие коровы? Какие свиньи? — взвизгнула Валентина, до которой наконец дошло, о чем говорит ее «принц». — Ты чем занимаешься?
— Я? Работаю кузнецом!
— Кузнецом? Простым кузнецом? — еще громче крикнула она.
— Ну почему простым? — обиделся Никита. — Я лучший кузнец в области! — с гордостью добавил он.
— А чья это была «Волга»?
— Так начальство за мною посылало, — ответил он, и тут его осенило. — Так ты, выходит, на богатство мое позарилась! — Никита зло рассмеялся. — Вот мое богатство! — Он растопырил перед ней свои огромные мозолистые ладони.
Никита молча и быстро оделся, хотел так же молча уйти, но остановился, взглянул на нее исподлобья и тихо буркнул:
— Покололась ты по своей вине, но я не подонок: захочешь штамп получить в паспорте, приходи…
В этот же день, устроив истерику родственникам, Валентина вернулась в город и через некоторое время осознала, что капитально залетела и о поисках «принца» придется временно забыть. Боясь остаться навсегда бездетной, она не пошла на аборт, но твердо решила отказаться от младенца. Беременность протекала ровно и без каких-либо Осложнений, но живот у нее был таких размеров, что некоторые, не веря докторам, поговаривали о двойняшках.
Все сомнения разрешились в день родов: мальчик оказался таким огромным, что ей пришлось делать надрезы в промежности, хотя и это мало помогло, потому что голова младенца оказалась очень большой. Валентина кричала так громко (а рожала она ночью), что вся больница не спала. В какой-то момент, желая ускорить и облегчить роды бедной девушке, акушерка с силой обхватила головку младенца и выдернула его на свет. Это насилие не прошло даром для пацана: его голова сильно деформировалась, и акушерка, пытаясь исправить содеянное, стала руками выправлять головку.
Когда Валентине показали шестикилограммового новорожденного, она категорически заявила: — Уберите с моих глаз этого урода! Я никогда не хочу его больше видеть!
Выписавшись из больницы и оставив отказное заявление, Валентина навсегда исчезла с пути своего сына, которого назвали Семеном и которому взяли с потолка фамилию — Коровянко. Вполне возможно, потому, что он был вспоен коровьим молоком.
Деформация черепа у маленького Семы была настолько сильной, что его сочли дебилом, и парнишку стали гонять по спецгруппам для умственно отсталых детей. Когда же он достиг двенадцатилетнего возраста, очередное исследование врачей установило, что его голова постепенно стала нормальной, а он никакой не дебил и не олигофрен и вполне адекватно отвечает на вопросы. Просто у него заторможенное развитие. Его отправили в обычный детский дом. Как известно, новичков мало где нормально принимают в спаянные коллективы, тем более в детских домах, где у детей ярко выражена повышенная возбудимость. Естественно, на него начались наезды.
А Сема был добрым по природе, и в его мозгу самостоятельно никогда не возникала потребность причинять кому-то вред или боль. Вместе с тем он легко поддавался постороннему влиянию, если начинал испытывать чувства любви или благодарности к кому-нибудь. Когда дети убедились, что новичок не реагирует на любые обиды, щипки, издевательства, им стало скучно и неинтересно продолжать все это, и в конце концов они оставили его в покое.
С грехом пополам Семену удалось окончить семь классов, после чего его устроили на завод грузчиком. Это уже был восьмипудовый молодой парень с такими кулачищами, что мало кому хотелось даже в шутку задевать его. Он играючи таскал стокилограммовые мешки, без труда перегонял груженый вагон с места на место, и когда пришло время, его с удовольствием взяли в армию, причем в морскую пехоту.
Попадись на его пути хороший наставник, Семен стал бы отличным солдатом, а то и сержантом, но… судьба свела его с самым наглым солдатом в роте, Курыгиным. Быстро разобравшись в душе Семена, Курыгин приблизил его к себе, стал подкармливать и влюбил в себя настолько, что те, кто пытался осадить наглеца, не раз попадали в больницу после знакомства с мощными кулаками Семена. И поэтому Курыгин наглел все больше и больше, и это добром явно не могло кончиться. Однажды, когда Семен стоял на посту, Курыгину решили устроить «темную». К сожалению, казарма находилась недалеко от того поста, где стоял Семен, и он услышал крик своего покровителя. Бросив пост, Семен устремился на помощь, и когда Курыгин, увидев его, крикнул: «Стреляй!» — он дал очередь из автомата.
К счастью, он никого не убил, но троих ранил, причем одного настолько тяжело, что того даже комиссовали. Суд, дисбат. Отмучился в дисбате, вернулся дослуживать, и однажды тот же самый Курыгин спровоцировал его на самоволку. Во время этой самоволки они познакомились с одним голландцем, который кормил и поил их, а потом пригласил к себе в номер гостиницы. Вот там-то Куры-Гош и надоумил Семена:
— Давай, трахни его, Сема! Они ж без этого жить не могут! — Мне кажется, он не захочет, — засомневался Семен.
