налево. Рома, гляди в оптику. Наблюдать!
Сам Михаил бережно стянул с «Утеса» изодранный чехол, качнул люльку пулемета, медленно сопровождал семенящие фигурки длинным, сизым, с поволокой перегрева, стволом. Можно бы стегануть их короткой очередью, вот, сейчас выскочат на открытое место и полягут, изрубленные большими зенитными пулями. Уже близко, а танка все не видят, даже ворчание механизма поворота башни не слыхали — звуки от них уносит мартовский ветер.
— Эээ, командир, погоди! — зашипел из брюха машины наводчик, вцепился в сержантское Михино колено, — Там один ребенок вроде, в окуляре совсем мелкий. Может, местные спасаются…
— Какой еще ребенок?! Не вижу ни черта. Снег валит, еще и с дождем, — Михаил отвел взгляд от пулеметного прицела, пока нашарил на шее бинокль — фигуры исчезли, будто провалились в жирный непролазный чернозем, — Видишь ты их, Рома?! Глаз не спускай. Щас посигналю чем-нибудь, погоди. Пусть выходят — руки кверху.
Мишка быстро нырнул в башню, нашел командирский фонарь, выудил из оружейки за наводчиком его АКСУ, стараясь не греметь, пополз наружу. На корпусе, прямо за башней, откуда ни возьмись, — уже стоял мужик в намокшем грязном армейском бушлате и вязаной шапочке и целился Михаилу в голову, надежно примостив цевье СВД на сгиб левой руки.
— Ты это, командир, — голос у немолодого партизана хриплый, простуженный, — Руками не крути, автомат в башню бросай обратно, ладно? Ну и вылазь. Медленно только.
Михаил разглядывал заросшее черной, с седыми прядями, бородой грязное лицо за зрачком винтовочного прицела, автомат не выпустил, чувствовал, как копошится внутри танка, задевая его онемевшие ноги, наводчик Рома, наконец, спросил, немного угомонив скачущее сердце:
— Ты откуда, славянин? Чей будешь?
— Сам отвечай вперёд, сержант, — хмыкнул партизан, чуть качнул стволом винтовки, — однако, ты у меня на мушке. Да пусть твои внутри не суетятся. А то катну вам гранатку в башню-то… Ну?!
— Сорок седьмая танковая, — нехотя проговорил Михаил, медленно отложил автомат, примерялся схватить стрелка за ноги, да тот стоял далеко. Если только дёрнуть за ствол. Нет, не успеет выскочить Ромка, и автомат его тут, на броне сверху.
— А буква-то где ж? Не вижу…
— Глаза разуй, дядя, — с досадой мотнул небритым подбородком направо Михаил, показывая на выведенную нитрой по коробкам "Реликта" белую острую «зет». Серега толстый рисовал в Белгороде. Будто вчера.
— А ты не рычи, танкист, — примирительно поднял ствол СВД кверху партизан, — Мы тут тоже. Не на прогулке. Казаки мы, понимаешь? Чего тут кантуетесь, одинокие? Где наши — ваши-то?
Михаил выбрался окончательно на броню, скрывая раздражение на себя, что позволил этому бородатому дяде взять в плен целую пятидесятитонную машину с экипажем, сопя, чехлил "Утес":
— Наступали южнее города. Накрыло фугасами на переправе. Сперва ПТУРщики рассекли колонну. Потом какая-то блядь цели гаубицам отметила. Нас то есть. Ну и рванули мы от огня оврагами, рация вон в хламину… — махнул рукой на облысевшую, лишенную коробок динамоброни, чёрную с рыжиной правую скулу башни, — Слышь, дядя, в город нам надо. К своим на помощь. Там их фашисты прижали. Дорогу покажи?
Партизан покачал головой, тихонько свистнул пару раз в сторону оврага, вздохнул, доставая раздавленную пачку сигарет:
— В город теперь спешить ни к чему. Там с позавчера не фашисты — поляки подошли. Вот они сбоку колонну и разрезали вашу. Мы видели отсюда, с окраины поселка.
— Что ж не помогли, раз видели, индейцы, вашу мать? — Михаил постучал по башне, приглашая экипаж вылезать на перекур, — Мы ведь вам на помощь пришли. А вы — по норам. А там ребят наших жгут…
— Ты не ори, сержант, — спокойно пожал плечами мужик, — как помочь-то, дурак, что ли? Мы в разведке вдвоём. Частот и позывных армейских не знаем. А разведка-то ваша где была? И вообще, — добавил тише и совсем дружелюбно, — Я-то с севера, с осени тут пластуном. А про местных ты аккуратно, настрадались они. Ни жён, ни детей не осталось… Вот, знакомься, кстати — это Мыза, Николай в смысле, он с Луганщины, с Лисичанска, а это — Матвей, парнишка и вовсе тутошний, с Каменки.
Рома-наводчик и Серега с любопытством разглядывали бородатого снайпера с замотанной грязной белой марлей для зимней маскировки, видимо, винтовкой, видавшей виды, но бережно пристроенной на шее наперевес; настороженного редкозубого автоматчика Мызу в жёлтых трофейных ботинках и мальчика с сосредоточенным закопченным лицом.
— Ну, куда теперь, славяне? — угощая чаем из мятого термоса, между делом интересовался бородач, — Я, кстати, Георгий, Жора, если коротко. Мы потихоньку обратно к своим топаем. Фронт отрисовали, надо комбату доложить. Кстати, как раз вас и ждали со дня на день, армейцев в смысле. Вводные на позавчера ещё не пришли по наступлению, а вы уж вон куда двинулись. Чудно, Господи… Вы, часом, про вторую колонну, с юга, не в курсе? Говорят, там где-то ещё Росгвардейцы по шоссе чешут… Как бы тоже под панов не влетели…
— Да мы вторые сутки без связи, ребята, — расслабившись, хлебал чужой чай Роман. Его отпустило напряжение, тараторил наводчик вприкуску с сигаретой без устали, — Нам бы к Донцу вернуться, глянуть. Может, наши закрепились на этом-то берегу? А то мы, получается, без вести пропали. Или, того хуже — дезертиры… Подсобите разведкой пешим порядком? Вернемся к городу, а?!
— Не дотянем до переправы, — грустно гудел Серега, — Керосина на дне…
— А, да-да!! — вдруг радостно подтвердил Мыза, оскалив резиновый рот. Он слегка заикался, и скрученная розовым рубцом верхняя губа ползла к уху, открывая детские буззубые десна. — М-е-е-еня такими танками в том г-оо-оду давили бандеры… Это ж «восьмидесятка»?…
— Да, пылесос наш, — покивал, вздыхая, Михаил, — Зато прёт — быстрее легковушки. Ну и топливо, как в трубу…
Георгий присел сзади на корпусе, с надеждой, как недавно Роман, щупал остывшие решетки МТО, достал из рюкзака горбушку хлеба, кормил мякишем мальчика, будто голодного, нахохлившегося воробья.
— Не, мужики, — изрек снайпер через минуту. То, что он в разведке старший, Михаил уже понял. И что не военный совсем, а так — доброволец из гражданских — тоже ясно.
— К Изюму обратно — вам не с руки. Если бы дивизия перешла — уже бы отсюда перли на север, город охватывали. Вы Донец понтонами переходили? А после, вас уже на этом берегу звезданули с гаубиц? Значит, наши развернулись, пошли тем берегом выше. Там броды есть… Тихо ведь, слышите?
Он поднял палец, многозначительно велел всем замереть. Мальчик перестал жевать хлеб, и Серега-мехвод тоже застыл, не успев до конца смахнуть с кончика носа прозрачную соплю. Ветер стих, снежный заряд утратил силу, последние белые парашюты хлопьев утонули
