Книга Паноптикум - Роман Светачев

— Меня достали из-под земли, не успел даже поспать. Больше мне не поспать. Я буду решать задачи. Я человек-калькулятор. Продукт новой эры.

— Не будь так строг к себе.

— У меня есть огород, там, за домом. На нем много чего растет.

— Это здорово.

— Там есть всякие теплицы, оранжереи…

— Сколько еще людей живут тут, в Калиновке? — спрашивает Дима, нащупывая колесико у основания спинки стула и немного прокручивая его так, чтобы спинка слегка откинулась назад.

— Шестьдесят два человека. Все остальные на Полигоне.

— И все старики?

— По-разному, но в основном да.

— Сколько из них были… ну… — Дима вдруг теряется, он не знает, как правильно это сказать.

— Сколько были воскрешены, как я? — ухмыляется дядя Лейбниц, — Со мной вместе всего пара человек. Они воскресили часть людей с калиновского кладбища, но не всех, а только свежие могилы. Старых покойников они трогать не стали, уж не знаю почему. Поэтому зомби, по типу меня, тут практически нет.

— Ты вовсе не зомби, дядя.

— Это как посмотреть.

— Кстати, я тут подумал, что, возможно, вы бы и пошли в Полигон, но они специально сделали все так, чтобы вы туда не шли… — Дима снова сбился, не зная, как лучше сформулировать мысль, что вспыхнула в его мозгу яркой молнией.

— Я думал уже обо всем этом. Да, может быть и так, что это одна из частей эксперимента, почему нет? Но мне приятнее верить в то, что мы сами не захотели стать частью всего этого, понимаешь? Мы не можем отсюда уйти — по краям этой местности забор, невидимый купол. Но мы можем быть максимально далеко от ее центра. Я хочу верить в то, что это наш выбор, что какая-то человеческая часть все еще жива в нас.

— Выходит, что я проник через этот купол? — спрашивает Дима, делая глоток чая.

— Да. Ты прошел сюда через какое-то глубинное измерение. Но выберешься ли ты отсюда — это вопрос, на который у меня нет ответа.

— Я сейчас сплю где-то в Рязани, кажется.

— Это не имеет значения. Ведь твой разум здесь, верно?

— Это просто чудной сон. У меня бывают осознанные сны, дядя Лейбниц. К тому же я сейчас думаю про того мужчину, про Билла. Вроде и было что-то такое, а вроде и нет. Как будто бы это было не со мной и это чужие воспоминания, но как только ты сказал мне об этом, я могу посмотреть эти воспоминания, словно кино.

— Тебе так кажется. Это все было с тобой. Это все действительно было.

— Это все равно лишь сон. Ты же мертв, дядя, — Дима грустно качает головой.

— Умертви себя, чтобы проверить это. — Старик идет к кухонному шкафчику и достает длинный и острый нож, похожий на стручок перца, затем кладет его на стол перед Димой, направив его острием к мужчине.

— Ты, верно, шутишь, дядя… — Диму снова пробирает озноб. Все вдруг делается невероятно четким и контрастным. Резкость настраивается таким образом, что он видит каждую пору на лице Лейбница и каждую микротрещинку на столе.

— Ты же сам говорил мне, что умереть можно только в реальности, так чего ты боишься?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Да.

Дядя приближает свое лицо к лицу Димы так близко, что происходит перенастройка фокуса.

— Пообещай мне кое-что, хорошо? — спрашивает он, заглядывая Диме прямо за экраны глаз.

— Да, конечно, — лопочет Дима. Ему страшно и холодно.

— Если ты увидишь этого человека, то ни в коем случае не разговаривай с ним и не делай то, о чем он тебя попросит. Хорошо? Билл ищет тебя, но ты сам можешь сделать свой выбор. Так я думаю.

— Но зачем я ему, дядя, зачем? — Дима всхлипывает, а потом кое-что добавляет. — Дядя, мне кажется, что я уже говорил с ним. Он звонил мне на телефон. Он говорил что-то про сделку и про э-лек-три-чест-во.

Дядя подается чуть назад, глаза его расширяются, губы подергиваются, и глубокая морщина на лбу превращается в темный разрез каньона.

Тут все исчезает. Дима видит темный занавес инопланетной ночи, который вдруг раздвигается и пропускает обезьянью мордочку. Та крутит глазами и двигает пухлыми губами. Голова у нее вся в светло-серой шерсти.

— Шипа-шипа, — шепчет она, и все потухает.

6

Новый год отметили у Викиных родителей. Все, как она и хотела, сделали. Елка была и все такое. Пили шампанское, ели оливье, пюре и свиные отбивные. Обсуждали политику, работу, соседей и поездку Викиных родителей в Китай. Было очень даже неплохо. Дети много играли во всякие там прятки-догонялки, так как частный дом их дедули был весьма большим. Подарки блестели под елкой прямо до самых курантов. Когда Дима открыл предназначенный ему коробок, то увидел там черные очки с маркировкой одного очень дорогого бренда на дужке.

Дима почти полностью забыл тот сон, но споры паранойи поселились в его душе и стали прорастать в нем. Работа раздражала его все больше, и Диме порой хотелось расположить свою голову в веревочной петле. Глаза его, постоянно пропускающие через себя все это световое излучение, стали болеть и сохнуть, поэтому Дима стал прибегать к помощи специальных офтальмологических капель, а еще все чаще передвигался по городу в черных очках, отгораживаясь таким образом от вспышек электрических вывесок, рекламных баннеров, чужих гаджетов и прочего дерьма.

Лекции про квантовую физику ему надоели, но не потому, что он устал от этой дисциплины, а по причине того, что были они научно-популярными, записанными для скучающих обывателей. Поэтому Дима перешел на книги. Он читал весьма сложную специализированную литературу. Вика удивлялась, мельком просматривая содержание этих трудов. «Совсем рехнулся, видимо», — думала она, готовя очередной обед или ужин. А дети играли: то в приставку свою, то в динозавров, то ходили в гости к семье Гарповых. У Гарповых глава семьи был влиятельным в определенных кругах человеком. Он бизнесом занимался, а жена его делала маникюр на дому. И у мужа, и у жены было по машине. И дача у них была. И каждый год они летали то в Таиланд, то в Сингапур. Вика думала о том, что Виталий Гарпов очень даже привлекательный, несмотря на небольшой животик, что слегка свешивался над ремнем его брюк, как высунутый язычок у того стикера в «ВКонтакте»…

Дима стал курить все больше, а еще принялся глотать какие-то таблетки, что якобы положительно сказывались на работе мозга. Ноотропы, кажется. С детьми он общался меньше, чем прежде, зато если