тонкой оправы.
— Я посмотрел документы ребенка и в принципе, картина ясна. Сейчас сделаем вашей дочке УЗИ и определим в стационар. Завтра проведем зондирование под наркозом и, возможно, у нас получится закрыть дефект, не прибегая к операции.
— Что?! — удивленно спрашиваю я, чуть привстав с кресла, — Нам сказали, что нужна операция.
— Дорогая моя, это называется окклюдер, — терпеливо объясняет врач, — Как правило, в 80% окошечко само закрывается к 18 годам, и ребенок нормально развивается все это время, хорошо переносит физические нагрузки. У вас так не получится, нужно закрывать, но можно обойтись и без полостной операции. В любом случае мы проведем эндоваскулярную коррекцию дефекта и, если получится, устраним порок.
Стою, смотрю на врача, как громом пораженная. Неужели моей девочке не будут вскрывать сердечко, резать ее, мучить?
— Такая операция неопасна? — нахмурившись спрашивает Максим, и я испытываю благодарность за его вопрос. У самой в голове такая каша, что все нужные слова потерялись.
— В любом вмешательстве есть риск, — кивает врач, — Но это более щадящий метод для новорожденного ребенка. Подумайте, посоветуйтесь. Если решитесь, я выпишу вам направление в стационар.
— Я буду с дочкой? — волнуясь, цепляя руку Макса, крепко сжимаю, даже сама не замечаю этого.
— До операции, да, — кивает врач, — Затем пара дней в реанимации...
— Зачем реанимация? — ноги подо мной чуть ли не подгибаются.
— Но я не могу оставить ее здесь одну, — всхлипываю, а Макс тоже встает, обнимая одной рукой меня за плечи.
— Мы все поняли, Алексей Дмитриевич, сейчас решим, — Макс выводит меня в коридор, но в дверях я оборачиваюсь:
— Сколько стоит такая операция? — меня холодит изнутри, вдруг это дорого, больше, чем у меня есть на данный момент?
— Думаю, Максим Эдуардович сможет оплатить лечение, — улыбается врач и я оказываюсь в коридоре, с дочерью на руках и полностью опустошенная внутри.
— Так, сейчас мы идем на УЗИ, потом на кардиограмму, кровь... — Макс роется в бумагах, перебирая листки.
Я прихожу в себя, начиная хоть что-то соображать.
— Макс, Макс, — толкаю его локтем, — Мне страшно, а вдруг он ошибся этот твой врач. Ты его знаешь?
Максим отрывает взгляд от бумаг и подхватывает меня под локоть, ведет к стене, где висят разные грамоты, дипломы.
— Это один из лучших кардиохирургов у нас в стране, Варя, — указывает он на стену.
— Приедем домой, посмотри в интернете, — отмахивается Максим, — Так что будем делать? Ты мне доверяешь? — смотрит в глаза, а я вдруг чувствую, как наворачиваются слезы. Начинаю всхлипывать, еле держа дочку на руках.
— Дай сюда, — Максим забирает у меня ребенка и мои руки падают вдоль тела как плети, — Поверь мне, даже будь этот ребенок чужой, я бы не стал рисковать ее здоровьем. Понятно?
— Значит, ты допускаешь мысль, что Василиса — твоя дочь? — вижу, как ему трудно признать это, как он сомневается.
— Давай дождемся результата экспертизы, Варя, а пока, займись СВОЕЙ дочерью. Ей нужно лечение, остальное по мере поступления информации.
Макс отходит от меня, отворачивается. Делает шаг в сторону кабинета врача и оглядывается:
— Мы согласны на операцию? Ты, согласна? — поправляется он.
Господи, да как я могу это решить сейчас? Я была готова еще час назад, еще полчаса назад я была согласна. Сейчас я не могу! Не могу и все лишиться своей лапочки, а вдруг что-то пойдет не так, вдруг я ее больше не увижу?
— Согласна, — произносят мои губы, отказывая подчиняться голове. Я не хочу, хочется кричать мне, но я согласна, да.
Глава 10
Варя плачет, пока собирается в больницу. Я сижу в кресле-качалке с ребенком на руках и чувствую себя полным идиотом. Нет, если бы эта дочь была моя, то все нормально, а так... Наблюдаю, как девушка пичкает в большую сумку маленькие футболочки на ребенка, носочки, ползунки. Мне не нравится, что я в этот момент испытываю. Это не жалость, нет. Это что-то другое. Возможно, сочувствие или я тоже переживаю, как пройдет операция? Да нет, это чужой ребенок, я не должен ничего чувствовать, кроме обычного сопереживания.
Будь этот ребенок моей дочерью, я бы сейчас мерил шагами комнату, до последнего прижимая ее к себе. Я бы рассматривал маленькое личико, прижимал к своему сердцу и бесился оттого, что не знаю, не контролирую, как пройдет операция. Я привык, как бизнесмен, держать все под контролем, а здесь меня нагло обломали. Ничего не могу сделать, кроме как оплатить счет. Никакого контроля, бля. Для чего я, тогда как отец нужен, чтобы тупо страдать, когда ничего нельзя больше сделать, только ждать? Если я, как мужик, бешусь от всего этого, то представляю, как себя чувствует Варя. Это ее ребенок, ей намного тяжелее.
Девушка собрала все необходимые вещи в сумку, отложила ненужные, будто это были не предметы одежды, а кусочки ее души, которые нужно оставить здесь, в ожидании. Я поднялся с кресла и подошел к ней, словно бездействие меня уже не устраивало. Ребенок на моих руках спал, и я хотел немного успокоить Варю, даже пообещать, что все будет хорошо. Пусть бы я соврал, если что-то пойдет не так, но именно в эту минуту я бы пошел на это.
— Могу ли я помочь тебе как-то? Считаю, что ты должна успокоиться, — спросил я, не зная даже, что именно могу предложить, — Ты волнуешь ребенка своими рыданиями и молоко... Пропадет...
Дурацкая причина, я согласен. А что я еще должен делать? Все, что мог я, уже сделал. Оплатил операцию, обследование, отдельную палату для Вари и ее дочери на сегодня, а вот дальше... Нет, меня накрывать паникой не должно, с чего бы?
Варя смотрит на меня, ее глаза полны слез, как два омута, наполненные страданием.
— Спасибо, но я должна справиться
