считанные дни сколотить настоящее дисциплинированное войско, хоть и маленькое, но особое, которое слушалось его и как всякая воинская часть выполняла приказы.
– Без команды не стрелять, – предупредил Тихонов, оглянулся, поискал взглядом Брызгалова – тот отвечал за снайперскую винтовку, оставшуюся от погибшего сутки назад сержанта Уточкина, толкового стрелка, потерявшего свою отступившую на восток часть. – Брызгалов, ты где?
– Да здеся я, товарищ лейтенант, – отозвался Брызгалов. Он сидел буквально рядом, под кустом, и с невозмутимым видом смолил цигарку.
– Давай-ка сюда винтовку. Не гоже, чтобы она простаивала без хозяина.
Брызгалов смял пальцами яркий огонек самокрутки и даже не поморщился, словно бы считал боль своим естественным состоянием. Через несколько мигов он оказался уже около лейтенанта.
В училище у себя Тихонов считался не только лихим единоборцем, но и хорошим стрелком, однажды даже стал чемпионом по малопулевому трехборью – тульские мелкашки тогда прочно входили в моду и чемпионаты по стрельбе из малокалиберных винтовок разве что только в детских садах не проводились.
– Брызгалов, будь другом, помоги подтянуться, – Тихонов ткнул рукой в закраину, которая, как надежная земляная бровка, скрывала находившихся сейчас в овраге, – хочу на исходную позицию забраться.
Сквозь сохлую ломкую траву, давя куртины чернобыльника, к оврагу подходили немцы. Подходили развернутой цепью, выставив перед собой стволы винтовок и автоматов, полусогнувшись, будто приготовились к броску бегом.
В середине цепи вышагивали два голенастых, в хорошо подогнанной, еще не обмятой на фронте форме офицера, – если судить по серебряным погончикам на их плечах, – также вооруженные автоматами.
Офицеров надо убирать в первую очередь, всех остальных – потом. Тихонов стащил с прицела винтовки матерчатый чехольчик, приник к резиновой тубе, натянутой на край оптического прибора.
До немцев было еще метров сто, не меньше, это часовому сгоряча, в первые секунды показалось, что они уже совсем рядом, рукой дотянуться можно, а на деле было пока далеко.
– Без команды не стрелять, – вновь подал голос Тихонов, – подпустим еще чуть…
Немцы хоть и шли на полусогнутых, – в стойке, которая, как вообще казалось фрицам, ходившим в наступление, может обмануть пулю, но пулю не обманешь – бесполезно, – а видя, что овраг молчит, никакой жизни в нем нет, начали распрямляться.
Лейтенант поймал в прицел щекастого, с розовым уверенным лицом офицера, шедшего почти на него, покосился на холщовый мешочек, который Брызгалов положил рядом – там находились две снаряженные обоймы и россыпью постукивали друг о дружку десятка полтора патронов… Спасибо сержанту-снайперу, запасливым оказался человеком.
Кто-то из немецкой цепи, – но не офицер, – видя впереди лещинник, показавшийся ему опасной стенкой, за которой могут прятаться разбойники, дал по веткам очередь из «шмайсера», сшиб несколько листьев и все, ничего больше не смог сделать. В ответ не прозвучало ни одного выстрела… Вообще – ни звука.
Немцы осмелели еще более, заговорили громко, перекрикиваясь и подбадривая друг друга, край оврага уже находился почти рядом – кто-то в цепи рассмеялся безмятежно, но в следующее мгновение овраг ожил, ударил плотным залпом, таким плотным, что показалось – кусты загорелись, над ними всплыл удушливый сизый дым.
За первым залпом ударил второй, потом третий…
Через несколько мгновений на земле лежала половина облавы, в том числе и два офицера. Оставшиеся, огрызаясь огнем из автоматов, попробовали отступить, но слишком уж они находились на виду, буквально были на ладони, – попадали кто куда, кто в воронку от гранаты, кто сунулся в земляную щель, но просидел там недолго – поползли фрицы к грузовой машине, появившейся на опушке рощицы.
– Забрать у убитых оружие и ранцы с провиантом! Хоть перекусим за счет вермахта… – велел Тихонов, и сразу несколько человек, несмотря на то что от рощицы постреливали, выметнулись за закраину оврага – голод не тетка, голод подгонял бойцов. Лейтенант похлопал ладонью по цевью снайперской винтовки, похвалил: – Толковое оружие!
Минут через десять, когда содранные с убитых ранцы были распотрошены, еда и имущество поделены, «шмайсеры» вручены в нагрузку нескольким бойцам, – лишние стволы никогда не помешают, – лейтенант Тихонов стер с подбородка, оскобленного утром золингеновской бритвой, крошки формового немецкого хлеба и сказал:
– А теперь приказ для всех такой… общий… За командира остается младший лейтенант Побежимов, помощником у него – сержант Стренадько, а я… Я остаюсь здесь – прикрывать вас.
– Как? Это несправедливо, – вскинулся Брызгалов.
– Этот вопрос не обсуждается, он – решенный. Если кто-то не прикроет отход – от фрицев оторваться не удастся. Перебьют всех!
– Това-арищ лейтенант… – вдруг послышался голос, под самую завязку наполненный жалобными нотами, – послышался и стих.
Этого еще не хватало – жалости! Тихонов с детства знал, что жалость унижает человека – так им когда-то объясняла учительница третьего класса Нина Дмитриевна, а она умела отличать человека от существа, лишь внешне на человека похожего…
– Давайте не будем обсуждать то, что обсуждению не подлежит. Уйти с вами я не смогу – сил не хватит, а вы оторваться от немцев, если я буду у вас на руках, не сможете… Погибнете! Все до единого! Разумеете это?
Тихонову оставили «шмайсер» – его же собственный, добытый в бою три дня назад, пять магазинов и снайперскую винтовку с патронами. Из еды – небольшую банку американской консервированной колбасы, – интересно, откуда она взялась у немцев, из каких запасов, у русских такой колбасы не было, – и пачку французских галет, предназначенных для морских пехотинцев.
– Долгое прощание – лишние… – Тихонов хотел произнести «слезы», но подумал, что солдатское дело и слезы – вещи несовместимые, обрезал себя и проговорил: – вздохи.
Через пять минут он остался один.
Овраг, в котором предстояло принять последний бой, был длинным, можно было бы, пока группа находилась здесь, переместиться в другое место, но этого не следовало делать, делать следовало другое – быть у немцев на виду, на мушке… Ведь от них на одной ноге все равно не ускачешь, догонят, а вот притянуть их к себе, замкнуть, связать им руки и заставить вступить в бой – это совсем иное дело, то самое, что надо. За это время его группа уйдет километров на пять-семь… Хотя в одиночку Тихонов, конечно, много не навоюет.
Пристроив на старом корневище автомат, Тихонов разложил рядом магазины, пахнущие ружейной смазкой – ровные, как школьные пеналы, из «сидора» достал гранату, положил ее рядом, потом, горбясь, сипя сквозь зубы, помогая себе палкой – обломком прочного горбыля, брошенном кем-то в овраге и подобранного Брызгаловым, переместился метров на двадцать в сторону, расчистил место для снайперской позиции.
Загнал обойму в магазин винтовки, проверил, нормально ли работает затвор, хотя можно было не проверять – он только что стрелял из этой винтовки… Все работало нормально.
Суета вся эта, передвижения с одного места на другое растревожили ногу, надо было успокоиться, присесть где-нибудь под корягой, затихнуть, обдумать свои действия.
О том, что
