Примеряя свой весьма своеобразный наряд, Верзила Синди развела руки и покружилась перед Майроном. Океанские течения повернули вспять, а созвездия содрогнулись.
— Ну как тебе? — спросила она.
— Фиолетовый с персиковым?
— Это последний писк, мистер Болитар.
Верзила Синди любила официоз и всегда обращалась к нему «мистер».
В старинной церкви Том и Эсперанса обменялись клятвами верности. Церковные скамьи были украшены белыми цветами. Крыло, где сидел Майрон, было заполнено людьми в черно-белом: целое море пингвинов. Крыло со стороны невесты представляло необычайно пеструю смесь самых разных цветов и оттенков, напоминавших шествие на Хэллоуин в нью-йоркском районе Гринвич-Виллидж. На органе исполнялись чудесные гимны. Хор пел ангельскими голосами. Вся обстановка буквально лучилась торжественностью.
Для свадебного пира Том и Эсперанса предпочли совершен но иную обстановку и сняли ночной клуб «садо-мазо» под названием «Кожа и похоть» возле Одиннадцатой авеню. Верзила Синди работала там вышибалой и время от времени устраивала представления, от которых у посетителей буквально перехватывало дух.
Майрон и Эли припарковались со стороны Вестсайдского шоссе и прошли мимо круглосуточного магазина «Дворец порока царя Давида», торговавшего порнографией, — его окна были непрозрачными, а на двери висела большая табличка «Теперь мы работаем иначе».
— Ого! — сказал Майрон, указывая на табличку. — Давно пора, как считаешь?
Эли кивнула:
— Да, смена руководства здесь просто напрашивалась.
Войдя в клуб «Кожа и похоть», Эли прошлась по нему, будто оказалась в Лувре, украдкой бросая взгляды на фотографии, развешанные по стенам, различные приспособления, костюмы и атрибуты невольников, и покачала головой:
— Я безнадежно наивна.
— Не безнадежно, — заверил ее Майрон.
Эли показала на что-то черное и длинное, напоминавшее человеческие кишки.
— Что это? — спросила она.
— Если бы я знал!
— А тебе нравится?..
— Конечно, нет!
— Жаль! — посетовала Эли и тут же добавила: — Шучу! Может, не очень удачно.
Их отношения продолжали развиваться, но в них не могло не вмешаться наличие у Эли детей. Их первая ночь была единственной, которую им удалось провести целиком. После вечеринки в доме Майрона его общение с детьми ограничивалось только короткими приветствиями. Ни Майрон, ни Эли не знали, в каком темпе их отношениям следует развиваться дальше, но в одном Эли не сомневалась: детям нужно дать время привыкнуть.
Эли должна была уехать пораньше — она обещала Джеку помочь сделать домашнее задание. Майрон проводил ее, решив остаться в городе на ночь.
— Сколько ты пробудешь в Майами? — поинтересовалась Эли.
— Одну или две ночи.
— Тебя не очень огорчит, если я скажу, что буду сильно скучать?
— Не очень.
Она нежно его поцеловала. Майрон проводил взглядом ее машину, чувствуя, как ноет сердце, и вернулся в клуб.
Поскольку он не поехал домой, то решил основательно выпить. Вообще-то он пил мало и реагировал на спиртное как четырнадцатилетний подросток, но сегодня на этой чудесной, хотя и странной вечеринке почувствовал желание выпить. То же самое чувствовал и Уин, хотя, чтобы опьянеть, ему требовалось неизмеримо больше. Коньяк для Уина был самым обычным делом, и он всегда выглядел трезвым.
Но сегодня это было не важно: домой их отвезет длинный лимузин Уина, ожидавший у входа.
Квартира Уина в Дакота-Хаусе стоила безумно дорого, а ее внутреннее убранство напоминало Версаль. Когда они до нее добрались, Уин аккуратно налил себе безумно дорогого эксклюзивного марочного портвейна, пояснив, что бутылку открыли несколько часов назад, потому что перед употреблением старого портвейна ему надо дать «подышать». Майрон обычно предпочитал безалкогольный шоколадный напиток, но сегодня настроение было для другого. К тому же у шоколада уже не будет времени «подышать».
Уин включил телевизор, и они посмотрели «Антикварное дорожное шоу». Надменная женщина, цедившая слова сквозь зубы, предоставила для оценки чудовищный бронзовый бюст. Она рассказала оценщикам, как в 1950 году Дин Мартин предложил ее отцу десять тысяч долларов за этот несчастный кусок металла. Однако, заявила она с подобающе самодовольной улыбкой, для убедительности размахивая пальцем, ее отец на это не купился. Он знал, что настоящая цена намного выше. Оценщик терпеливо кивал, ожидая конца рассказа, а потом вынес сокрушительный вердикт:
— Он стоит около двадцати долларов.
Майрон и Уин подняли руки и хлопнули друг друга ладонью о ладонь, выражая искреннее одобрение.
— Радость при виде чужого горя, — заметил Уин.
— Мы полны сострадания, — возразил Майрон.
— Я не про нас.
— Нет?
— Я про передачу, — пояснил Уин. — Она показывает, насколько порочно наше общество.
— Каким образом?
— Людям мало иметь безделушку стоимостью в целое состояние. Нет, им гораздо, гораздо приятнее купить ее по дешевке у какого-нибудь наивного деревенского простофили. И никто не задумывается о чувствах этого горе-продавца, которого одурачили и обокрали.
— Согласен.
— Но это еще не все.
Майрон улыбнулся, откинулся на спинку кресла и ждал продолжения.
— Оставим на минутку в стороне жадность, — развил свою мысль Уин. — Что меня удручает больше всего, так это повальная ложь на этом шоу.
Майрон согласно кивнул.
— Ты имеешь в виду вопрос оценщика: «Вы представляете, сколько стоит эта вещь?»
— Именно. Он задает его каждый раз.
— Я знаю.
— А мистер и миссис Икс ведут себя так, будто этот вопрос оказался для них полной неожиданностью и застал врасплох. Будто они никогда не видели это шоу раньше.
— Да, это раздражает.
— А потом они говорят нечто вроде: «Господи Боже, я никогда об этом не задумывался! Понятия не имею!» Ты притаскиваешь в какой-нибудь безликий конференц-зал двухтонный гранитный шкаф, ждешь своей очереди двенадцать часов — и при этом никогда, ни разу даже не задумывался о его стоимости?
— Вранье! — согласился Майрон, чувствуя, что алкоголь начинает действовать. — Такое же, как и «Ваш звонок очень важен для нас».
— Вот почему, — подвел итог Уин, — нам нравится, когда женщине вроде этой дают по мозгам. Ложь. Жадность. По этой же причине мы обожаем, когда какой-нибудь болван, уже зная, что его ждет, все равно решает крутануть Колесо фортуны еще раз — и ему выпадает «Банкротство».
— Совсем как в жизни! — произнес Майрон, слегка запинаясь.
