юн, как я, красив, прекрасная фигура, белоснежная кожа лица и рук, точеное лицо, ярко-синие глаза миндалевидной формы, сияющих обожанием и влюбленностью. Темно-русые волосы спадающие волной ниже плеч, обрамленные серебряным обручем, от лба до затылка. Не то, что этот … Лис. Обветренная кожа и грубые черты лица. Карие глаза, в которых все та же насмешка и презрение, и еще что-то, прячущееся глубоко внутри. Что это… блеск стали и смертельный холод или обжигающий жар огня… Меня даже передернуло. Держи себя в руках! Опять я о нем. Солио заметил мою дрожь, его взгляд стал тревожным.
— Не обращай внимания, мой Солио. Это я о своем. Что ты на этот раз принес нам и чем хочешь порадовать свою принцессу?
— Я сочинил новую оду в Вашу честь Несравненная. Позволено ли будет мне, донести ее до вашего божественного слуха?
— Позволено Солио. Мы с Алисией тебя слушаем.
Волос её потоки, плеск ручьёв.
Её ладони, как венок живой,
Сомкнулись над твоею головой.
В её губах и взорах нежный зов
Любви, во вздохах робкий шёпот слов.
Ласкал ей щёки, шею, веки твой
Безумный рот, отдав им огневой
Вкус губ её, где встречный дар готов.
Что больше? То лишь, без чего могла
Вся эта нежность обратиться в прах.
Горенье сердца милой. Резкий взмах
И ниспаденье тонкого крыла,
Когда душа взлетает, как стрела,
С другой душой теряясь в облаках.
Солио сглотнул:
Так свеж ручей, но ты милее втрое:
С твоих густых волос я снял покров,
И вижу робкий блеск лесных цветов,
Запутанных в их золотистом рое.
На грани года, в чуждом ей настрое,
Колеблется Весна: на тихий зов
Не тянется терновник из снегов,
Беседки полнит веянье сырое.
Что в сердце снег хранить мы перестанем.
И целый час Любовь клянётся нам,
Как поцелуй, по векам и губам,
Весна проходит лёгким трепетаньем,
Закрой глаза, ты слышишь, здесь и там
Но солнце будит луг в апреле раннем.
Солио немного помолчал и продолжил:
Пульс утренней зари с неспешной сменой
Созвучий; день, свернувшийся цветком;
Май, нежно ожививший всё кругом;
Июнь, прославлен песней вдохновенной;
Счастливый миг в ладони у вселенной —
Кто помнил их в том вихре огневом,
Когда она, с блистающим лицом,
По комнате прошла обыкновенной?
Живой покров любви скрывал едва ли
Её шаги — так лилия цветёт
И проплывает лебедь-галиот.
Отрада тем, кто всё грустней вздыхали,
Расставшись с ней, и океан печали
Тому, кто лишь слова о ней прочтёт[1].
Слушая Солио, я успокаивалась. Он на самом деле самый лучший поэт. Его стихи как глоток родниковой воды.
— Спасибо Солио. Я восхищена. Вы мой друг, как никто лучше понимаете нас женщин.
Я протянула ему свой платок с моими инициалами. Приклонив колено, Солио с благоговением взял мой подарок, прижал его к губам.
— Я вижу, Вы чем-то опечалены моя госпожа? — спросил юноша, прижимая мой платок к груди.
— Ничего Солио. Тебе не нужно это знать. Благодарю тебя, а сейчас иди. Я позову тебя позже.
Изящно поклонившись, Солио, пятясь, покинул мои покои.
— О, Великая богиня, как прекрасно, принцесса Александра. Я слушала многие его стихи, но эти самые лучшие.
— Алисия, стихи на самом деле хорошие. Мне даже стало как то лучше. Но до конца я еще не успокоилась.
— Извините принцесса Александра, но, наверное, не стоило ходить туда, в королевскую тюрьму. Я до сих пор в ужасе! Он ведь мог Вас убить!
— Мог. Я знаю, даже вполне мог убить. Но не стал этого делать. Почему?
— Испугался, наверное?
— Нет. Я видела его глаза. Там не было страха. Ни страха, ни сожаления. Непомерная наглость и презрение были, но они всего лишь ширма Алисия. Там глубже было что-то другое, от чего у меня холодная дрожь. Как будто я заглянула в другой мир, мир пахнущий сталью, кровью и гарью пожарищ.
— Хорошо, что он сидит там, на цепи и больше никогда оттуда не выйдет, да принцесса Александра?
— Да Алисия. Его бросили в самый глубокий каземат. Оттуда еще никто и никогда живым не выходил, только на эшафот, в руки палача. — Мысль об этом, неожиданно успокоила меня. Потребовала переодеть меня. Когда меня раздели, решила на себя посмотреть. Стояла возле зеркала, пристально рассматривая свое отражение. Как можно с безразличием отнестись к моей красоте?! Как этот громила вообще посмел так нелестно отзываться обо мне, даже после того, как узнал, что я принцесса…потомок самой Богини Зари! Красота наследницы, была неоспорима: золотистые, как сама заря, кудрявые длинные волосы, на солнце блестели красноватыми оттенками, белоснежная кожа без единого изъяна, пухлые мягкие алые губы, созданные для поцелуев, небесные голубые глаза — всё говорило о принадлежности к Великой! Это же животное, смотрело на меня с презрением, если не сказать — с отвращением! Как же он меня бесит! Он будит во мне низменные инстинкты, которые выливались в жгучее желание увидеть, как этот мужлан будет ползать у меня в ногах, моля о пощаде. А это сделать проще простого, потому как именно он находится в моих темницах. Я довольно улыбнулась, наблюдая, как мои служанки под присмотром баронессы одевали на меня шёлковый атласный наряд.
— Алисия, что там, приготовили нам повара? Я что-то проголадалась.
— Одну минуту принцесса Александра, — улыбнулась моя верная фрейлина и стала раздавать указания прислуге.
Нам тут же принесли янтарный сок, салаты, запеченных перепелов с яблоками и маринадом, запеченная рыба-аквалонус, которую запрещено было есть всем, кроме членов королевской семьи, нежнейшие пирожные, изысканнейшие вина из Зелении и Изберии, фрукты.
Пока мы с Алисией, только ей было позволена трапеза совместно со мной, вкушали изысканные блюда, главный королевский повар и его подчиненные стояли, чуть согнувшись, ожидая вердикта.
Я осталась довольна! Главный королевский повар, со страхом ждавший моего решения, как мне нравились такие моменты, с благоговением и восторженностью встретил мой кивок:
— Андреас, я никогда не сомневалась в Вас, как в великом маэстро. Я довольна! — Чело повара посветлело, его глаза даже засветились.
— Ваше Высочество, я безмерно счастлив, что мое творение Вам понравилось. Для меня это великое счастье готовить то, что вкушают ваши божественные уста.
Я разрешила ему удалиться. Стол и остатки трапезы быстро убрали.
