То, что Ленфильм вам не заплатил, — понимаю. Я одного понять не в силах. Одно мне кажется совершенно непонятным! То, что эти мошенники осмелились не угостить вас коньяком!..
А я вдруг подумал — надо уезжать из Ленинграда...
Вертикальный город
Таллин называют искусственным, кукольным, бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее. Значит, для Таллина естественно быть чуточку искусственным...
Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и на том спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, именно потому, что ее так заметно не хватает гостям эстонской столицы.
В Эстонии — нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак. В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди из крошечных рюмок...
Почему я отправился именно в Таллин? Почему не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть влиятельные друзья?..
Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина.
Дела мои зашли в тупик. Долги, семейные неурядицы, чувство безнадежности.
Мы выехали около часу дня. Двадцать шесть рублей в кармане, журналистское удостоверение, авторучка. В портфеле — смена белья.
Знакомых у меня в Таллине не было. Было два телефона, кем-то небрежно продиктованных...
Мы приехали вечером. Телефонный звонок. Первая удача — есть где остановиться.
Наутро я уже сидел в кабинете заместителя редактора «Молодежи Эстонии».
Начал печататься как внештатный автор. Затем работал ответственным секретарем в портовой многотиражке. Еще через месяц пригласили в отдел информации «Советской Эстонии».
Материальное и гражданское положение несколько стабилизировалось. Я зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Обучился выпивать по-западному: лимон, маслины, жалкие наперстки...
Гонорарная касса работала ежедневно. Напечатался — и в тот же день получай.
Но и тут я опоздал. (Злополучный шапочный разбор.) Эстонские привилегии шли на убыль. Началось с мелочей. Пропала ветчина из магазинов. Затем ввели четыре гонорарных дня. В баре Дома печати запретили торговать коньяком. Кроме этих частностей, были также другие, идеологические перемены. Однако не будем забегать вперед...
Соло на ундервуде
Это было в Таллине. Захожу в магазин. Хочу купить застежку-молнию, спрашиваю:
«Молнии есть?»
«Нет».
«А где ближайший магазин, в котором они продаются?»
Продавец ответил:
«В Хельсинки...»
У меня появились друзья среди таллинской интеллигенции. Журналисты, филологи, молодые ученые. Я давал им свои рассказы. Город маленький, все друг друга знают, слухи распространяются быстро. Мне сообщили, что в издательстве ждут, когда я представлю рукопись. Я отобрал шестнадцать самых безобидных рассказов и пошел в издательство.
Редактор Эльвира Кураева встретила меня чрезвычайно приветливо.
Через несколько дней звонит — очень понравилось. Даем на рецензию в Тартуский университет.
— А можно самому Лотману?
— Вообще-то можно. Юрий Михайлович с удовольствием напишет рецензию. Только я не советую. Его фамилия привлечет нежелательный интерес. Пошлем доценту Беззубову. Это очень знающий человек, специалист по творчеству Леонида Андреева. Вы любите Андреева?
— Нет. Он пышный и с надрывом. Мне вся эта компания не очень-то: Горький, Андреев, Скиталец...
— Не важно. Беззубов — человек широкого диапазона.
— Да я не возражаю...
Беззубов написал положительную рецензию. Приводить ее целиком не имеет смысла. Вот последний абзац:
«С. Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы обладают несомненными литературными достоинствами».
Через три недели со мной был подписан договор — № 36/ЕИ-74.
О моей книжке заговорили. Руководитель издательства Аксель Тамм объявил, что это лучшая книжка у них за последние годы. В своих интервью корреспондентам газет директор «Ээсти раамат» обязательно называл мою фамилию.
Чем был вызван такой успех? Ведь цену своим рассказам я знаю. Не такие уж они замечательные.
Дело в литературной ситуации. Среди эстонских писателей есть очень талантливые. Например — Ветемаа, Унт, Каплинский, Ардер. На эстонском языке издается все, что они пишут. Оно и понятно, язык локальный, тиражи маленькие. Кто там услышит в Москве?
Молодой эстонский поэт выпустил книгу с фаллосом на обложке. Такой обобщенный, но узнаваемый контур. Не перепутаешь... Я не хочу сказать, что это высокое творческое достижение. Просто факт, свидетельствующий о мягком цензурном режиме.
Разумеется, есть и в эстонской литературе категорические табу — национальный вопрос, к примеру. И тем не менее...
С русским языком дело обстоит несколько иначе. У русских авторов возможностей значительно меньше. Хотя слабая тень эстонских привилегий ложится и на них.
Помимо этого, русская литературная секция в Таллине очень малочисленна. Уже три года здесь не принимали в Союз новых членов. Поэтому мной так и заинтересовались.
Гранки пришли буквально через месяц. Затем — вторая корректура. То есть по срокам нечто фантастическое!..
Позднее я узнал, что рукопись все же тормозили. У кого-то она вызывала законное недоумение. Автор почему-то ленинградец. (Я работал в Эстонии с ленинградской пропиской.) Да и тексты оказались не столь уж безобидными. В общем, тормозили...
Соло на ундервуде
Аксель Тамм передал мне один разговор.
Цензор говорит:
«Довлатов критикует армию».
«Где, покажите».
«Это, конечно, мелочи, детали, но все же...»
«Покажите хоть одну конкретную фразу».
«Да вот. “На ремне у дневального болтался штык”».
«Ну и что?»
«Как-то неприятно — болтался штык... Как-то легкомысленно...»
Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору:
«Штык — не член! Он не может стоять! Он болтается...»
Как-то вызвал меня главный редактор:
— Слушайте, кто ваши друзья в Ленинграде?
— Трудно сказать. В основном начинающие писатели, художники... А что?
— Да ничего. Я тоже бог знает с кем дружу... В каких-нибудь манифестациях участвовали?
— Боже упаси.
— Бумаги подписывали?
— Какие бумаги?
— Вы меня понимаете. Разные.
— Разные — никогда.
— Странно.
— А что такое?
— Отношение к вам странное.
— Объясните же наконец...
— Ладно. Не переживайте. Все будет хорошо...
Я ожидал верстку. Жизнь представлялась в розовом свете...
Тут самое время отвлечься. Поделиться ярким эстетическим впечатлением.
Черная музыка
В Таллине гастролировал Оскар Питерсон, знаменитый джазовый импровизатор. Мне довелось побывать на его концерте.
Накануне я пошел к своему редактору:
— Хочу дать информацию в субботний номер. Нечто вроде маленькой рецензии.
Редактор Генрих Францевич Туронок по своему обыкновению напугался:
— Слушайте, зачем все это? Он — американец, надо согласовывать. Мы не в курсе его политических убеждений. Может быть, он троцкист?
— При чем тут убеждения? Человек играет на рояле.
— Все равно, он — американец.
— Во-первых, он — канадец.
— Что значит — канадец?
— Есть такое государство — Канада. Мало того, он — негр.
