отражения и преломления. Но они — не настоящие. Точка.
Учитель взмахнул рукой, будто отрезая все возможные иные мнения по данному вопросу.
Я кивнула.
Вспомнила мир своих пауков.
Я отчётливо понимала, что он — не настоящий. По сути дела, он вообще мало чем отличался от фантазии, управляемого сновидения. Если бы тот безымянный медик не сказал мне, что у меня внутри живёт мир, я бы даже и не думала о нём так.
Подобный ход мыслей казался мне совершенно естественным, я не понимала, зачем посвящать этой ерунде целый курс лекций.
И вдруг поднялся Виллар.
— Чем же они отличаются от настоящих? — раздался его голос, не уступающий силой голосу учителя.
Учителю пришлось прервать вращение платформы, чтобы установить зрительный контакт с Вилларом.
— Лекционная форма подачи материала не предполагает диалога, Виллар, — сказал он. — Сядь на место.
— Очень удобно. — Виллар сложил на груди руки. — Единственный курс, который вызывает сомнения у каждого разумного существа умнее бактерии, не предполагает вопросов. Как же мы должны что-то понимать, если имеем дело лишь с блоками информации, закрытой для анализа?
У каждого разумного существа умнее бактерии? То есть, я — умом в лучшем случае равна бактерии?!
Возмущения, закипевшего у меня в душе, никто не сумел бы скрыть. Но я привыкла подавлять и более сильные бури. Для внешнего мира у меня оставалась белая ментома.
— Тебе нужно было внимательней меня слушать, Виллар. — Учитель был совершенно спокоен. — Мой предмет не следует анализировать. Научная деятельность — не ваша стезя, иначе бы вы не оказались здесь, вы бы учились в другом месте, на другой ближней станции. То, что я вам даю, вы должны запомнить. Выучить наизусть. И — применять, не задумываясь.
— Для этого мы и обрели разум в ходе эволюции, я правильно понимаю? Чтобы брать, что дают, и применять, не вдумываясь? Может быть, нам вообще повесить в каюты экраны, которые будут целыми днями талдычить одно и то же, чтобы задавить даже намёк на способность самостоятельно мыслить?
— Если вам это поможет выучить мой предмет — дерзайте. В основе вашей будущей работы должен быть стальной стержень, который не сломается ни при каких обстоятельствах. Я здесь, чтобы дать вам этот стержень. Если вы не готовы его воспринять, вам будет лучше в стаффах.
Я поражалась тому, как учитель спокойно уходит от агрессивных выпадов Виллара. Как удерживается от перепалки и говорит как бы одновременно со всеми. Он вызывал у меня уважение, а Виллар — лишь презрение.
Выскочка, которому не терпится показать себя. Совершенно незрелый ребёнок. Невыносимый… виртуоз.
— В основе научной дисциплины должно лежать нечто принципиально познаваемое и подлежащее анализу, — говорил Виллар; он утратил-таки самообладание, и ментомы злости, досады, раздражения повалили валом. — В противном случае, сколько бы мы ни навертели поверх логических построений, алогичное начало сведёт всё к нулю. Это — не наука!
— Это — не наука, — согласился учитель. — Это — техника безопасности, следование которой поможет вам сохранить разум и жизнь.
— Чем же создаваемые нами миры отличаются от настоящих? От нашего полудохлого мира? — выкрикнул Виллар.
Учитель впервые показал ментому. Добродушной насмешки, принятой внутри своей пятёрки:
— Тем, что они — не настоящие, Виллар. Сядь, пожалуйста. Сорвав лекцию, ты не добьёшься ничего, кроме очередного взыскания.
11. Семя Мира
После перепалки с учителем Виллар замолчал. Не просто физически — казалось, он замолчал где-то глубоко внутри себя.
Я поняла это, потому что сама часто так закрывалась, пряча мысли и чувствадаже от себя, выставляя на поверхность лишь белую ментому, создающую иллюзию, будто мир — простая и весёлая штуковина, находиться в которой — одно удовольствие.
Пожалуй, я могла бы ему посочувствовать и даже постараться понять, но мне этого совершенно не хотелось. Виллар — высокомерный, незрелый. И он совершенно не задумывается о чувствах других. Он оскорбляет просто так, по́ходя, даже сам этого не замечая.
Так чего же ради я должна уделять время и силы его чувствам?
В глубине души я опасалась, что он подойдёт ко мне после лекции, чтобы укрепить знакомство. Мы с ним и вправду едва не столкнулись в коридоре-туннеле, но он не обратил на меня внимания, обогнул, как колонну в парке.
Внешне я не являла ничего, кроме белой ментомы. Внутренне — вся скривилась.
Говорят, есть чувство — идущее от Музыки — когда собирается правильная пятёрка. Но Виллар будил в душе нечто прямо противоположное. Глядя на него, я понимала, что с ним в одной пятёрке мы не окажемся никогда.
Он создан, чтобы командовать, и не сумеет подчиниться никому другому, а я ни за что не отдам себя под начало такому, как он.
— Не слушай Виллара, — сказала Нилли. — Что творится у него в башке — по-моему, даже он сам не знает.
— Я слушаю всех, кого слышу, — сказала я. — Но не всему даю ход в глубину своих мыслей.
— Зрелый подход. Сейчас у нас Сотворение. Тебе должно понравиться. На первом занятии у всех просто башню рвёт.
Я хотела спросить, откуда она знает, потом вспомнила, что Нилли проходила уже всё это, до тех пор, пока не утратила способность слышать Музыку.
* * *
В основном лекции проходили в одном зале, но ряд специфических предметов требовал оборудования. В частности — Сотворение.
Мы вошли в очередное гигантское помещение, опять заставившее меня мысленно поразиться размерам станции, оценить которые в полной мере, похоже, было мне попросту не по силам. Зато становилось понятно, зачем нужно такое количество стаффов. Скорее всего, я видела ещё далеко не всех. Наверное, где-то далеко-далеко есть ещё одна казарма, а может, даже не одна.
Станция размером с город?..
Почему нет? Вся энергия земли направлена в первую очередь сюда, в Безграничье.
Здесь не было амфитеатра. Просто функциональные столы и стулья, стоящие на разных уровнях, чтобы сидящим на дальних рядах было хорошо видно стоящего в самом низу преподавателя.
Сотворение вела женщина, которая, в отличие от прочих обитателей станции, носила не комбинезон, а ритуальное платье. Белое, гладкое и сдержанно блестящее в рассеянном свете.
Я вздрогнула, когда она поприветствовала нас белой ментомой.
— Вот поэтому ты многих чуток подбешиваешь, — шепнула мне на ухо Нилли.
Мы с ней, разумеется, сели рядом.
— Почему? — спросила я почти беззвучно.
— Ведёшь себя, как она.
— А
