– куда-нибудь далеко-далеко.
Ты представляешь себе, как проведешь остаток жизни с этим мужчиной, как представляла это с каждым из них – не потому что думаешь, что это обязательно произойдет, а просто потому, что тебе любопытно.
Ты представляешь ваших детей, семейные поездки и ужины на годовщину, то, как вы будете помогать друг другу с посудой, перебивать и поправлять истории и шутки, то, как вы дадите обещание никогда не ложиться спать обиженными, даже если это означает – как это часто и бывает – ссориться всю ночь.
Но чаще всего ты представляешь себе, как вы будете жить где-то еще, на расстоянии многих миль от этой тесной и многолюдной некогда процветающей столицы двадцатого века. Ты думаешь, что это могли бы быть Остин или Миннеаполис. Ты слышала, что Сиэтл прекрасен, а вы там ни разу не были.
Однажды утром за завтраком с чаем и субботним номером Seattle Times в вашем просторном новом лофте в центре города (или где там живут люди в Сиэтле) Карлос улыбнется тебе, а ты улыбнешься ему, и он так по-карлосовски почешет свой лохматый затылок и скажет: «Эй, а почему бы нам не спланировать поездку в Нью-Йорк как-нибудь? Посмотрим шоу на Бродвее, встретимся со старыми друзьями…»
Карлос уберет со стола недоеденные хлопья в мисках из нового набора – вы купили его, как только переехали, – и по дороге к раковине нежно поцелует тебя в лоб, тот самый лоб, что так нежно целовало так много мужчин, еще одно надгробие на кладбище тысяч поцелуев.
Ты улыбнешься ему и подумаешь, станет ли он тоже, как те многие, что были до него, когда-нибудь сладко-горьким воспоминанием, погубит ли его та же самая глупая ошибка – знать тебя чересчур хорошо и одновременно каким-то образом недостаточно.
– Что скажешь? Хочешь поехать в Нью-Йорк, посмотреть достопримечательности?
– Нет, – говоришь ты. – Там слишком много призраков.
Мы, ученые мужи[28]
Моя жена в то время была на одиннадцатом месяце беременности, что казалось мне ужасно поздним сроком.
Это нормально? – спрашивал я,
а Джессика говорила: Доктор говорит, это нормально.
а я говорил: Мне так не кажется.
а она говорила: Ты доктор, Йони?
а потом я говорил: Да. Вообще-то доктор. И ты тоже. Формально мы оба – доктора.
а она говорила: Может, оставим эту тему?
Я получил докторскую степень в космической инженерии, но моей страстью всегда была молекулярная биофизика. Когда мне позвонил мой друг и наставник доктор Карл Хесслейн, я читал лекцию по философии науки полупустому классу ленивых второкурсников, которые надеялись, что мой курс будет легким способом набрать необходимое количество часов общего курса в заурядном по большей части и ничем не примечательном университете. Я не хочу быть невежливым по отношению к упомянутому университету или его студентам; это просто факты.
Я показал классу этот слайд:
(я нарисовал эту картинку сам)
Сначала хорошая новость, – сказал я. – Мы обречены. Наша планета умирает. Наша вселенная умирает. Наши друзья, наша семья, все, кого мы когда-либо знали и будем знать, все наши далекие потомки, которые родятся еще только через тысячи поколений, все мы медленно-медленно умираем умираем умираем.
Я показал им этот слайд:
А затем сказал: Ой, извините, я сказал ХОРОШАЯ новость?
В этом месте мой план лекции велел мне: [СДЕЛАТЬ ПАУЗУ ДЛЯ СМЕХА].
Никто не засмеялся.
Я все равно сделал паузу.
Но есть и хорошая новость, – продолжил я. – И она заключается вот в чем: наука будет жить после нашей смерти. Наука выживет вне зависимости от попыток понять ее или их отсутствия; науке все равно.
Как бессердечная бывшая, наука не будет скучать по вам, и, конечно, это немного грустно, но разве в то же время не здо́рово?
Мой телефон зазвонил. Я сразу понял, что это доктор Хесслейн, из-за рингтона, помпезной и навязчивой «Ах, Вена-городок» Бетховена.
Я ответил на звонок: Доктор Хесслейн! Я сейчас на занятии.
Студенты продолжали печатать в ноутбуках и телефонах. У меня промелькнула мысль, что они конспектируют мой личный телефонный разговор, но принцип бритвы Оккама подсказывал мне, что они не вели конспекты с самого начала.
Речь Карла состояла из перекрывающих друг друга обрывков, словно Карл, как и сама наука, абсолютно не желал быть понятым: Йони! Грант! Совет директоров! Под руководством! Был основан! Наконец-то! Я не могу! Это происходит!
Наконец-то – это про Анти-Дверь, проект, о котором мы с ним мечтали бо́льшую часть нашей сознательной жизни. Сейчас он внезапно становился реальностью благодаря щедрому гранту от Фонда Фрэнка и Фелисити Филдингов.
Я впервые заинтересовался исследованием Карла несколькими годами ранее, после того как увидел Нечто Ужасное в Метро.
Я читал новую книгу Милтона Хилтона, размышления над уровнями скорости частиц – ничего революционного. Внезапно я отчетливо услышал, как происходит Нечто Ужасное.
Нет! Пожалуйста, перестань!
Я не поднял глаз.
Помогите, – услышал я. А затем, на случай, если я не расслышал: – Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста!
Я старался не слушать.
Я сосредоточился на словах в книге. Я перечитывал один и тот же абзац снова и снова. Вот что там было написано:
Частицы, частицы, частицы повсюду. А еще, Дебра, я люблю тебя; ты выйдешь за меня?
На ужин мы с Джессикой взяли китайскую еду. Моя жена не любила готовить – звучит так, будто она должна была готовить, будто это ее обязанность, извините, – мы с женой не любили готовить. Мы часто заказывали доставку. В тот вечер мы остановились на китайской кухне.
Я спросил: Как твой день?
а она сказала: Долбаные плодовые мушки…
а я сказал: Ага…
Она спросила: Как твой день?
а я сказал: Милтон Хилтон попросил Дебру выйти за него.
а она сказала: Здо́рово. А потом: кто такая Дебра?
а я сказал: Не знаю.
В ту ночь я лежал в кровати и смотрел на звезды (у нас тогда шел ремонт; в спальне не было потолка) и думал о том, что так ничего и не сделал, происходило Нечто Ужасное, а я бездействовал, интересно, была бы лучшая версия меня менее трусливой.
Следующие несколько дней, месяцев и лет я часто размышлял об этом не-я, том не-я, который был бы нежен с женой, когда я был черств, который был бы терпелив с моими студентами, когда я раздражался. Я думал об этом человеке каждый
