по строчкам, не разбирая букв.
— Когда я сидел в той квартире один… ну, почти один… у меня было время подумать. Ты все правильно тогда сказал, Серег. — Лицо Димки оставалось спокойным, без единой морщинки. От его решимости тянуло холодком, и я поежился. — Мы не виноваты. Не мы убили этих людей. Да, я нажал на курок, но Славика тоже убил не я. Это все твари. Твари, живущие в подвале.
До меня, наконец, дошел смысл из документов.
— Ликвидаторы? Дима, ты спятил.
— Я позвонил тому чекисту, Олегу. Сказал, что лазил в подвал один, про банки с тушенкой, про убитых тоже сказал.
— И он поверил?
— Да. По крайней мере, в какую-то часть. У меня был выбор…
— Это не выбор, — я покачал головой.
— Для меня — да! Я записался в добровольцы, Серег. У меня есть пара часов, чтобы попрощаться и собрать вещи.
— Что ты собираешься доказать? Какое оправдание ищешь для нас? — я снова на него орал, а в ответ он лишь улыбался.
— Мне не нужно оправдание, брат. Мне нужна месть. Эти твари должны сдохнуть. Я хочу, чтобы они сдохли. Завтра туда спустится отряд ликвидаторов, и я напросился с ними. Боевое крещение, так это называется. Кстати, что с твоей рукой?
…На моей повязке только недавно перестали появляться новые пятна. Рана после Вовиной операции заживала плохо. Пришлось срезать полоску кожи толщиной в два пальца, предотвратить распространение коричневой заразы.
Несмотря на признание Димы и добровольную сдачу, никто и не подумал разблокировать нам доступ к снабжению раньше обещанного. Как я и ожидал, поблажек не было, и большинству на этаже пришлось туго. Пара наших соседей решилась попытать счастья на седьмом. Одного Сидорович застрелил на месте, второму попал в ногу. Две ночи к ряду мы слушали вопли, пока его наконец не забрали. Из медблока он уже не вернулся.
Алина почти не появляется дома. Не знаю, то ли перебивается у подруг, то ли повадилась ночевать к ухажеру с работы. Вовчику удалось выменять половину своей бутыли на биоконцентраты. На радостях вторую половину он выжрал сам и в очередных разборках с Ирой сломал ей руку. Теперь у нас еще одна голодная обуза.
Полина превратилась в призрака. Она отказывается даже от тех крох еды, которые у нас есть, мало пьет и ни с кем не говорит. Я больше не слышу ее плача по ночам, лишь ровное дыхание, но почему-то знаю — она не спит. Из глаз ее пропали слезы, ушел и немой укор. Словно сама жизнь Полины потускнела вместе с цветом зрачков.
Я тушу последнюю сигарету о лежащую на подоконнике листовку с набора в добровольцы. Больше нечего курить, больше нет сил, чтобы подняться домой. Я трясу запястьем: рука никак не привыкнет к отсутствию часов. Но посчитать несложно.
Дима спустился в подвал с отрядом ликвидаторов восемь дней назад. Семь дней назад туда же ушел еще один отряд. Пять дней назад — третий. Никто не вернулся.
Минуту назад, когда я затушил последний бычок, в ста метрах отсюда перестали гудеть шланги. Это значит, рабочие залили шахту достаточным количеством пенобетона. Теперь уже наверняка.
Я кричу и буду кричать, сколько хватит сил. А стекло трещит под моими ладонями.
