злосчастный день я поняла, что у каждого своя отдельная реальность. Одно и то же мы воспринимаем совсем по-разному.
Он ничего не боялся, мой муж. Может, потому, что мужчины сразу родятся смелыми? Я боялась всего.
Его тьма привлекала, меня — тревожила.
Его холод бодрил, меня — сковывал по рукам-ногам, как веревками.
Он сразу взялся действовать, суетиться, разводить огонь в печке, а я стояла тупо посреди комнаты, не могла пошевелиться.
Из ступора меня вывела кошка — начала тереться об ногу: мол, может, уже покушаем? Я очнулась, свечки зажгла, а то в темноте с фонариком кажется, что из каждого угла на тебя смотрят. Достала спальники и туристические коврики.
Тем временем Борода развел огонь из бумажки и попытался положить сверху полено. Весь дым пошел в комнату. Слава богу, все быстро погасло.
— Печь отсырела, — с видом знатока объяснял он, распахивая двери в холодную ночь.
Дом явственно смеялся над нами, неумехами. Так и слышалось от каждой половицы: «Пожаловали, гости столичные. Ну-ну».
Согреться не согрелись, чаю не вскипятили, так и заснули в сырости и в дымном чаду, вчетвером слипшись в один тряский комок на полу.
Глава шестая
Дядя Вася из Васьково
Мася
Я глубоко проваливаюсь в сны, так глубоко, что появляюсь оттуда не сразу, а по частям. Поводил ушами, потом зевнул, лизнул пару раз лапу, открыл глаза — и не понял. Где это я?
Холодная изба, Виктор с Машей спят. Серое утро в мутных окнах. Да, в комнате много окон — три! Между рам паучьи сети, полные высохших мух. Сильные запахи. Пахло очень многим. Старым деревом, глубоко впитавшим дождь и туман. Дымом от сгоревшей газеты, который вчера не смог найти выход и впитался в стены. Походными вещами из рюкзаков — они живут палаточной жизнью и навсегда пропитываются дымом костра. Еще пахло гнилым сеном — об этом рассказал сквозняк с чердака, когда я вышел в сени. Это называется сени — прихожая с лестницей, ведущей на чердак.
Еще я знаю, чем не пахло. Не пахло здесь людьми. Точно. Больше года сюда не ступала нога человека. Во всем доме — ни одной вещи. Ни старой кастрюли, ни табуретки, ни стоптанных тапочек или резиновых сапог. Уличная обувь всегда дожидается хозяев на дачах. Этот дом был совершенно голым. Ничейным. Брошенным.
В центре стояла печь. Нет, не так, не просто стояла. Она жила. Она была единственным живым предметом. Она постанывала. Кряхтела. Ворчала. В ней происходило много внутренних движений. Это призраки огня и дыма рвались вверх по закопченному дымоходу. Они хотели танцевать и лететь и ясно просили об этом. Печке было муторно. Она как будто не могла выдохнуть накопившуюся тяжесть, не могла продышаться.
В дверь стукнули и сразу вошли, не дожидаясь приглашения.
В проеме стоял очень пыльный, очень веселый и краснолицый старик. Он притащил целое облако крепких запахов: меда, травяного чая, свежего сена, навоза, яичницы… Он еще много чем пах. Собаками. Другими животными, каких я не нюхал. Он стоял на широком пороге, с кирзовых сапог натекало по черной луже.
— Хо-хо, сплять ишшо! Хороши работнички. Полдня уж проспали. А я к вам незваным, по-соседски.
Наши сидели, хлопали глазами. Витя нащупывал на полу очки. Маша, стуча зубами, куталась в спальный мешок.
— Здрасте, — сказала она, скидывая с ног Ёшку.
— И вам здорово. — Дедок предъявил два зуба-трудяги с разных сторон улыбки. — Дымом-то, дымом несёть. Как не угорели. Аль заслонку не открыли?
— Открыли, как же, — оскорбился Виктор. — Вот. — И показал, как выезжает из печного каменного бока железная пластина.
— Дык это ж одна, а вон тама вторая. — Дед вытянул вверх корявый палец с желтым ногтем. — То-то, глядел вчерась, глядел — не видать дыму. Думаю, ясно, не нашли городские хитрую вторую заслонку.
Маша засмеялась. Витя тоже.
— Не догадался, — признал он.
— Я вам тут принес кой-чего. Оголодали, небось, с дороги-от.
Дедок протянул руку в сени, и на стол — это был единственный предмет мебели в доме — взгромоздилась корзинища размером с бочку.
— Опорожняйте, я с ей в грибы хожу.
— Боже мой! Это не сон? — ахнула Маша, вынимая домашний творог, сметану, масло, кирпичик серого хлеба и двухлитровую бутыль молока. — Как вас зовут, дорогой сосед?
— Дядь Васей кличьте. Я один мужик на деревню. А всего у нас пяток домов остался. Была большая деревня, почитай, поселок, домов на триста. Условия тут вишь какие — ни дорог, ни автобусов, до станции час пешкарём топать, кто ж выдержит. Одна только Валька-почтальонша ходок у нас, железная баба. Остальные к поезду раз в неделю только ходют, за хлебом. Вот и уехали, кто смог.
— От такой красоты уехали? — не поверил Виктор.
— Дык нечего здесь делать-от. Ничего ж нету.
— А вы остались из-за хозяйства?
Дядя Вася помолчал, закурил папиросу. Прямо в чужой комнате, попрошу заметить.
— Немец тут прошелся — увидишь, сколько окопов понарыто вокруг. И я в них лежал, на брюхе ползал. Однокашники осталися тут, в земле. И родные.
— Деревню Васьково не в вашу честь назвали? — пошутил Виктор.
— Не, в чужую. Свет есть или нема? — Дед перешел на деловой тон.
— Нет света, — вздохнула Маша. — Вчера в темноте копошились.
— Всё грозы, растудыть их. Провода попутались, я уж видал, пока к вам бёг. Сейчас с дрыном вдоль дороги пройдуся, расплету. Подсобишь, Витек? Да ко мне зайдем, инструменту дам. У вас, чай, топора-пилы с собой нету. А первым делом коса нужна. Позаросло все выше головы. Дом без хозяев не жилец. И жучок его жрёть, и грибок.
— Правда, про топор как-то не подумали, — кивнул Виктор. — Будем очень признательны.
— Эсь? Чего говоришь? Дрова у вас в сарайке есть на первое время, но не колотые, я глянул. Я тебе колун дам. В печь их не сувай целиковыми, будут тлеть — не обогреетесь.
— Понял.
— А что за дрын? — спросила Маша. — Такое милое слово.
— Палка длинная, что ж ишшо. Ничего, детки, поднатореете в деревенской науке, коли сразу не сбежите.
Глава седьмая
Утро на холмах
Ёшка
Улица! Первый этаж. Из окошек открывались виды на высокую крапиву, со всех сторон обступившую дом. Она будто со всей округи к стенам дома стянулась. Борода пошел с дядей Васей, а я взялась обследовать окрестности. Мася на предложение составить компанию только ухо повернул. Он пялился на печкино нутро. Он наблюдатель, жизнь через мелочи постигает, а я деятель, делатель. Мне действия нужны.
К дому даже тропка не протоптана. Подпрыгивая, как заяц, над мокрой травой, я выбралась на глиняную дорогу со следами вчерашнего мотоцикла. У дороги росла большая дикая яблоня, она вся цвиркала и щебетала, а чуть дальше под кустами бузины пряталась яма с лягушками и водяными блохами. Где-то в зарослях плюмкал невидимый ручей.
— Воду из этой криницы берите. Процеживайте только через марлю, — бросил, проходя мимо него, дядя Вася.
Дом обступали луга, но лежали не ровно, а всходили, как тесто для пирогов, будто снизу их что-то толкало. Солнце только-только поднялось над холмами, и каждая травинка заблестела росой. Даже на паутинах рядком дрожали капли, в каждой торчало крошечное солнце. Я лизнула — вкусно!
Вдруг на меня напрыгнул кузнечик, пружинно оттолкнулся от макушки и вцепился в стебель дикого укропа. С растопыренного укропного зонтика упала россыпь мелких брызг. Апчхи!
Внутри меня клокотала неуправляемая радость. Меня вдруг словно подбросило, и я стала носиться по этой сырой, холодной траве, сбивая росу и дремлющую мелкую живность. Травяной народ всполошился, зажужжал, затрепетал крыльями — проснулся. Пчелы, стрекозы, оводы, мотыльки, бабочки, какие-то полупрозрачные зеленоватые летуны и красные жуки-пожарники — все разом обнаружило себя и возмущенно зазвучало.
— Ёшка!
Окно дома было распахнуто. Маша с тряпкой в руке
