class="p1">Что лучше: социализм или капитализм?
Надолго, если не навсегда…
«…Сорок лет прошло с тех пор, как я впервые ее увидел…» — он поймал себя на внезапно набежавшей, как порыв ветра, мысли — и улыбнулся.
Было чему улыбаться: этот необычный юбилей следовало отсчитывать, начиная со второго класса. Именно тогда, когда он и получил этот ирреальный подарок судьбы.
«Ир» — в переводе с иврита означает «город», — мелькнуло вдруг;-да: если соединить, шуткуя, два языка, пофантазировать, то получится «реальный город».
Город и в самом деле был реальным: южный, пыльный, пылкий, веселый, дурной, бесноватый, исковерканный местной советской властью-помесью тюркского феодализма и русско-партийного вонючего централизма.
Квартирный вопрос к тому времени окончательно испортил южан: город стремительно прирастал разномастным населением, жилья катастрофические не хватало, и людей селили в множащиеся, как клопы, микрорайоны, которые даже и названия не имели; нумеровались, как бараки в трудовом лагере: первый, второй, третий… и далее до восьмого.
Квартирами все эти жилища можно было назвать с большой натяжкой — так, клетушки, преимущественно из двух комнат, реже — из трех.
Он жил с родителями и братом в двухкомнатной; а, кроме того, несколько лет на этой мизерной жилплощади находилось место и для его бабушки, прикованной к постели тяжелым недугом. По ночам бабушка кричала от боли, и родители просыпались, и не отходили от нее, пытаясь хоть как-то облегчить ее страдания…
…Так было сорок лет назад.
Но… сорок лет назад было детство, не знавшее сомнений, пропитанное солнцем, настоянное на одуряющих запахах олеандров и акаций, цветущих безо всяких руководящих указаний и директив.
И встает былое светлым раем,
Словно детство в солнечной пыли…
Чарующие строчки Саши Черного чрезвычайно точно очерчивают ощущение щемящего прошлого.
Да, об иррациональном подарке судьбы.
Иррациональном потому, что сейчас, про прошествии лет, он так и не смог себе объяснить, что за странная суровая нить связала его с этой рыжей веснушчатой второклассницей, да так и протащила его за собой в течение сорока лет.
И не превратилась ли впоследствии эта нить в поводок?
Нет, скорее, в повод-повод, позволяющий время от времени прикасаться к прошлому, затушеванному косыми штрихами прошедших лет.
Детство по-прежнему ассоциировалось с пылью, звонкими ударами по мячу, криками уличных мороженщиков, газированной водой с сиропом за пять копеек, толстой теткой Аидой, восседавшей за прилавком, как царица, и разливавшей по стаканам вожделенную газировку, с приятелем Амиром, с которым они впервые рассматривали невесть откуда взявшиеся в его доме порнографические открытки, с южным базаром, расположенным напротив его дома, и с крикливыми усатыми торговцами, наперебой предлагавшими свой товар, с кинотеатром, где стулья скрипели, как немазаные телеги, с первой коллекцией марок и с первой влюбленностью.
Но эта рыжая девочка и была первой влюбленностью, сильной, как ожог, и это-верное сравнение, так как после сильного ожога на коже, как правило, надолго остаются следы.
Надолго, если не навсегда.
Переходя поле
Я один, все тонет в фарисействе…
Борис Пастернак, «Гамлет»
Жизнь прожить — не поле перейти…
Пословица
…Перед ней простиралось огромное поле, поросшее бурьяном, и черт его знает еще какими колючками.
На небе не было ни тучки, солнце палило, как из ружья, ржавыми косыми лучами.
«Наверное, так выглядит ад. Или дорога в ад…»-подумала она, взглянув на свои босые ноги, облепленные грязью.
На ее руке болтались связанные шнурками легкие сапожки с лопнувшей молнией: идти в них было невозможно, а бросать не хотелось; тем более что знакомый сапожник за умеренную плату мог бы их запросто починить.
Предыдущие два дня казались непрекращаю-щимся кошмаром: вначале она решила отправиться к знакомому торговцу на «точку», ошиблась адресом, с нее пытались содрать побольше бабла, она вырвала пакет с героином и дала стрекача, за ней гнались и стреляли в спину, пули просвистели где-то рядом, одна из них даже слегка оцарапала руку.
Затем от преследователей все же удалось уйти, на каком-то пустынном перекрестке ее едва не задержал полицейский патруль, и снова пришлось рвать когти; а полицейских она ненавидела лютой ненавистью, вне зависимости от их национальности и места проживания; цитировала всегда по их поводу любимые некрасовские строки:
Люди холопского звания —
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказания,
Тем им милей господа…
Она признавалась подруге, что сам вид полицейских мундиров вызывает у нее рвотную реакцию.
— Это все фарисейство, понимаешь! — говорила она, горячась, — слуги закона, блин. Не слуги, а псы!
…Поле надо было перейти, во что бы то ни стало; там, за краем поля, располагался небольшой поселок, а за ним — вожделенная автобусная остановка.
Она вздохнула, вытащила из сумочки несколько полиэтиленовых новых пакетов и обмотала ими свои грязные босые ступни.
— Хоть так… — произнесла она вслух и ступила на узкую дорожку, которую с большой натяжкой можно было назвать дорожкой — так, убегающий к поселку едва приметный просвет, то и дело теряющийся и пропадающий под натиском лопухов и чертополоха.
Она шла медленно, выискивая свободное от колючек пространство и стараясь ставить ноги аккуратно, невесомо, чтобы с размаху не напороться на какой-нибудь затаившийся шип.
Это удавалось не всегда, и вскоре она даже стала различать разновидность впивавшихся в ноги колючек. От длинных, острых, как иглы, еще можно было уберечься, если вовремя их заметить. Были поменьше, размером со спичку, но и с ними удавалось справиться.
Но самыми страшными оказались колючки средних размеров, попадавшиеся на пути: они росли гроздьями, они дружно впивались в ногу и норовили ужалить так, чтобы причинить как можно больше боли, они тормозили продвижение и создавали у нее ощущение, что этому полю не будет конца.
Воспоминание о Марго
…Черт возьми!
Я стал забывать слова…
Недавно, как ни силился, как ни старался, не мог вспомнить слово «нотариус». Выскакивало в памяти что угодно: «аудитор», «Аксельрод», «акселерация», «абажур», «юрисконсульт», но только не «нотариус».
Чувствуешь при этом себя беспомощным идиотом, который старательно улыбается своему отражению в зеркале, но не может никак понять, чему улыбается.
Подобное чувство я испытывал каждый раз, когда вместе с женой приходил в гости к ее коллеге с пышным именем Марго.
В отличие от нужного мне слова «нотариус», напрягать воображение не приходится, оно услужливо подбрасывает мне образ полненькой миловидной особы, слегка картавящей и чуть припадающей на левую ногу (результат давней детской травмы, полученной ею на уроке физкультуры).
Слава богу, визиты,
