пластилина, как сейчас.
Обрадовавшись, я взяла всю коробку себе и начала разминать первый попавшийся брусочек. Мне понравилось чувствовать теплоту и податливость материала, ощущать изменение формы под пальцами. Незаметно для себя я обнаружила, что у меня стала получаться фигурка девочки. Я решила, что это будет балерина. Я лепила — и что-то во мне менялось. Впервые в жизни я ощутила, какое это удовольствие — играть с созданной своими руками куклой, придавая ей разные позы, изгибая спину, шею, руки и ноги в воображаемом танце… Из брусочка пластилина у меня как раз вышла фигурка размером чуть меньше ладони.
Когда я показала балерину подружкам, к моему удивлению, всем очень понравилось. Каждая просила подарить ей это сокровище. Я отдала свою поделку одной из девочек, а другие заняли очередь на следующие.
Вдохновленная успехом, я принялась за дело. Я лепила фигурку за фигуркой и одаривала всех своими шедеврами. Мои балерины были похожи друг на друга, только они были в разных позах и разного цвета. Когда закончился пластилин из первой коробки, мне откуда-то принесли еще одну, и моя работа продолжилась. Так я провела всю смену в лагере. Меня даже наградили какой-то книжкой с надписью «Юному скульптору» и грамотой за творческие успехи.
Когда начался учебный год, интерес к моим балеринам не исчез, и я продолжила их лепить и дарить друзьям. Потом, лет через десять после окончания школы, я как-то зашла в гости к бывшей однокласснице и с удивлением увидела у нее свою поделку, покрытую масляной краской. Она почти не потеряла форму.
Работа с пластилином увлекла меня настолько, что я даже стала пробовать лепить мужские и женские головы и лица.
И тут я увидела ее.
Тоненькая, хрупкая юная гимнастка с загадочной, слегка ироничной полуулыбкой, изгибаясь, балансировала на шаре в контрасте с огромной спиной атлета.
Я влюбилась в эту картину Пикассо, в эту девочку. Мне захотелось увидеть ее объемной и подержать в руках. Я понимала, чувствовала, что могу это сделать. Мне только нужно было время, чтобы настроить всю себя, чтобы полностью, без остатка погрузиться в этот образ, самой стать этой девочкой, почувствовать ее изнутри, иначе ничего не получилось бы.
Несколько дней, испытывая какое-то трепетное волнение и предвкушение чего-то важного для меня, я ждала подходящего момента, когда никого не будет дома и никто не сможет мне помешать, чтобы наконец-то начать лепить мою девочку.
Это было непросто. Наша шумная семья каким-то чудом размещались в маленькой двухкомнатной квартире. Мама возвращалась домой раньше всех, брат и сестра в тот период учились во вторую смену, папа приходил с работы около шести вечера.
Я не помню, как так вышло, что я на несколько часов осталась дома одна. Это была большая редкость и радость. Конечно, я всегда очень любила свою семью. Но иногда бывает просто необходимо побыть наедине с собой. Поэтому я очень ждала этого момента одиночества. И он наступил.
Я устроилась за письменным столом, достала пластилин — уже не один брусок, а соединенный из нескольких многоцветный комок — и с наслаждением начала его разминать.
Подготовка к лепке — процесс не быстрый: пластилин должен согреться в руках и дойти до той кондиции, когда с ним можно будет делать что хочешь. Но в то же время его нельзя перегреть. Это очень капризный материал.
Но вот пластилин был готов, и я полностью растворилась в своей работе. Руки быстро-быстро двигались независимо от меня — я просто наблюдала за происходящим. Постепенно начал складываться образ и появлялась фигурка — еще пока не такая, как хотелось, еще далекая от совершенства. Но руки сами понимали, что делать, и продолжали колдовать над своим творением.
И тут случилось то, ради чего люди и занимаются творчеством: реальность отступила, и я улетела в параллельный мир, где никого, кроме нас, не существовало — только я и моя девочка на шаре. Она была уже почти живая, я держала ее в руках. Я могла изогнуть ее фигурку так, как мне хотелось. Оставалось совсем немного: профиль поправить, плечики выровнять, немного убрать со спинки, ножку подтянуть, руки чуть изогнуть, головку…
И тут пришла с работы мама, вся нагруженная сумками, и сказала мне:
— Доченька, сходи за хлебом. Скоро все придут, а хлеба нет. А я пока ужин приготовлю.
Ласково так сказала, а у меня уже померкло счастливое озарение. Реальность вернулась.
Но при этом я еще надеялась на чудо, верила, что у меня будет чуть-чуть времени. Мне нужно было всего полчасика — и я бы доделала свою девочку. Я готова была все отдать за эти полчаса уединения.
Но мама была настроена решительно. Она уже не просила, а требовала сходить за хлебом прямо сейчас. Я понимала, что она ни в чем не виновата, что, действительно, все скоро придут голодные и хлеб надо купить, но ничего не могла с собой поделать и сидела окаменевшая как статуя, не двигаясь с места. Я просто не могла выпустить из рук свою незаконченную фигурку, свою девочку и вошла в ступор.
Возмущенные призывы мамы к моей совести и то, насколько резко был прерван акт моего творения, привели меня в отчаяние. Я чувствовала, что это все, что у меня уже, наверное, никогда не будет такого настроя и вдохновения. И что мама, умная, тонкая женщина, способная всегда все понять, сейчас меня не услышит, потому что я в таком состоянии не смогу ей ничего объяснить. Я в порыве полного отчаяния смяла свою драгоценную фигурку и швырнула этот бесформенный комок на пол. Все, не было больше моей девочки, которая уже почти была живая.
Я бросилась плашмя на тахту и безутешно зарыдала.
Не помню, сколько я так пролежала. Я как в тумане слышала голоса пришедших брата, сестры и папы, кто-то из них, наверное, все же сходил за хлебом. Меня звали ужинать, но я не могла об этом даже думать. У меня было большое горе: в тот день я потеряла что-то очень важное, ценное для меня.
Потом я рассказала маме о своих переживаниях, она все поняла, но это было уже потом.
Позже я пробовала еще лепить, вот только девочку на шаре уже не пыталась. Но она, хотя и не реализованная до конца, была у меня, я держала ее в руках, прочувствовала ее, слилась с ней.
Прошло много лет, однако я по-прежнему помню эту историю. Потому что вместе со своей девочкой на шаре я прожила целую жизнь, в которой были боль
