class="p1">Закончив с первым объяснением слов свт. Григория о принятии Словом Божиим «чужого образа», прп. Максим переходит ко второму, которое, как он пишет, он узнал «у одного святого [мужа], премудрого и словом и житием».[129] Кого он имеет в виду, сказать трудно, факт тот, что именно в этом толковании прп. Максим приходит к той трактовке двух родов «Богомужеского действия» (не называя его этим именем), которая в наибольшей степени раскрывается в amb. 5. Ниже мы кратко приведем эту трактовку, но прежде необходимо проследить, как прп. Максим подойдет к вопросу о двух родах «Богомужеского действия», давая второе объяснение принятия Сыном Божиим «чужого образа».
Если в первом «чуждость» понималась как данная человеку в наказание за грех подверженность страданиям («страстность»), которую принял Сын Божий, то во втором объяснении «чуждость» принимаемого «зрака» связывается с послушанием. Слово Божие по Божеству не просто свободно от послушания, как прп. Максим написал в начале amb. 4, Его Божественной природе «чуждо послушание, равно как и подчинение». Поэтому облечение в «чуждый зрак» здесь толкуется уже не просто как облечение в «страстность» (хотя этот аспект, конечно, тоже не отменяется), но – более глубоко, как исполнение Сыном Божиим, воспринявшим «страстную» плоть, в самой сердцевине этой «страстности», послушания и подчинения «за нас, отступивших от заповеди». Адам пал через преслушание, поэтому, чтобы спасти его, как можно понять прп. Максима, необходимо было не только не впасть в грех противления Божией воле из-за страстности плоти и тем самым разрушить «закон греха» (таково было первое объяснение), но и исполнить «за нас» послушание, или, как выразился свт. Григорий Богослов, «на деле почтить послушание» (которое попрал некогда Адам), и «испытать его, приняв страдание».
Речь не только о вольном принятии Сыном Божиим Креста, но и о всяком страдании, которое Он претерпел вольно (ἑκουσίως), «почтив послушание» и испытывая его в страдании. Прп. Максим специально останавливается на смысле этого выражения свт. Григория. Сын Божий снисходит к нам, принимает нашу подверженность страданиям, но, более того, вольно принимает и сами страдания (которые как Владыка твари Он мог бы и не испытать): голод, жажду, борение перед лицом смерти, плач – все, что свойственно природе Ветхого Адама (кроме греха). Этим, по словам прп. Максима, Он доказывает «расположение» и «снисхождение» к нам, то есть, как можно понять, опираясь на другие места из его сочинений, принимает это не по природной необходимости и не в наказание за грехи, как мы, но вольно, как Владыка, а не как тварь. Смысл этого вольного принятия Христом страданий – победа над диаволом и дарование нам плодов этой победы: «Он остался по природе Владыкой, став рабом ради меня, раба по природе, чтобы сделать [меня] владыкой над получившим власть тиранически,[130] путем обольщения».[131]
Именно здесь, сказав о владычнем способе претерпевания страданий и объясняя характер усвоения Сыном Божиим подобающего нам послушания, прп. Максим и говорит, что при «взаимообщении» природ в Ипостаси Сына Божия Он, с одной стороны, «в рабских [делах] действовал по-владычески, то есть в плотских по-божески», а, с другой стороны, «владыческие [дела] делал по-рабски, то есть божеские по-плотски».[132]
Речь здесь о том же, что в amb. 5 понимается в толковании «Богомужеского действия» Ареопагитик как вольно, Божественным образом, принимаемые страдания, и, с другой стороны – чудотворения, совершаемые Божеством при посредстве плоти.
В amb. 4 прп. Максим делает акцент не столько на самих этих двух родах «Богомужеского действия», сколько на том, что «Посредством их взаимообмена (ἐπαλλαγῇ) Он удостоверял [существование] природ, каковых Он Сам был ипостасью, и их сущностных энергий, или движений, каковых Он Сам был неслитным единством, не воспринимавшим разделения по обеим природам (каковых Он Сам был ипостасью)».[133] При этом, хотя во Христе две, не сливающиеся в одну сложную, природы с их природными действиями, прп. Максим подчеркивает, что Ипостась этих двух природ, то есть Сын Божий действовал «единично (μοναδικῶς), то есть единообразно (ἑνοειδῶς) – и каждым из [действий], совершаемых Им силой Своего Божества Он, вместе с тем, неразрывно являл и энергию Собственной плоти».[134] Выражения «единично» и «единообразно» указывают, вероятно, на то, что в любом Своем деянии Христос всегда «выступает» в единстве Своей сложной Ипостаси, то есть сразу и как Бог, и как человек; хотя прп. Максим среди этих деяний, и в этом он согласен с Псифосом, различает «богоприличные» – по модусу чудотворения, и «человекоприличные» – по модусу страдания.[135] Все эти темы развиваются им подробно в amb. 5.
В завершении amb. 4 прп. Максим дает свою интерпретацию словам свт. Григория о том, что Христос «подвергнул испытанию наше послушание» «в страдании». Это «испытание» прп. Максим понимает не только в смысле претерпевания страданий ради нашего спасения, но и в смысле «опытного познания» Воплотившимся Богом, «что с нас взыскивать, а что извинять».[136] Впрочем, эта мысль тоже принадлежит свт. Григорию, который видит в этом «испытании» Христом на Себе наших страданий проявление человеколюбия Божия. В этой связи важно понять, каким образом испытание Христом нашего послушания через принятие страдания проводит границу между тем, что с нас взыскивается и тем, что нам прощается. Прп. Максим, отвечает на этот вопрос, отмечая различие между Христом и нами: с одной стороны, Он воспринял нашу природу, и во всем том, в чем Он по природе был подобен нам, с нас взыскивается (ниже мы скажем, что это означает); с другой стороны – Христос по причине единения в Своей Ипостаси человеческой природы с Божественной, превыше нас, и в том, в чем Он превыше нас, нам, согласно «измеренному» на опыте Христом послушанию в страданиях, – прощается (если мы не оказываемся в подобных испытаниях такими же, как Он).
О чем же тут идет речь? Где граница того, что может быть прощено, и должного? Определенного ответа прп. Максим в этом месте Трудностей к Фоме не дает, поэтому мы можем только предполагать, каков он. Есть, впрочем, в его богословско-полемическом сочинении, адресованном Кипрскому пресвитеру Марину в 640 г. (opusc. 20), то есть написанному уже после Трудностей к Фоме, одно место, которое проливает свет на то, как прп. Максим понимал, что может быть прощено, а что является до́лжным, в отношениях человека к Богу.
В этом сочинении он говорит о трех типах соотношений между человеческой волей и Божественной.[137] Так, он пишет о человеческой воле: «Если она формируется и движется естественно, то пребывает, если не
