Барлоу просто стоял рядом, глядя на нее; первым подал голос констебль.
— Мисс, — сказал он, — что случилось?
— Не знаю, — ответила Констанс. — Я не знаю! Вам лучше зайти туда. Нет, не ходите!
Она протестующе выкинула руку, но это не помогло, потому что Уимс уже открыл калитку. Гостиная в бунгало оказалась залита светом; на всех трех французских окнах не имелось портьер, а одно было полуоткрыто. Взгляду констебля открылись травянистые участки и сырая земля под окнами. Уимс, сопровождаемый Барлоу, подошел к открытому окну.
Полицейский констебль Альберт Уимс был честным добросовестным трудягой; он обладал спокойным воображением, которое, случалось, порой подводило его. По пути он пытался представить, что же там могло случиться. В основном возникали образы убийцы, покушавшегося на жизнь судьи, а он, Уимс, успевал прибыть как раз вовремя, чтобы в схватке героически скрутить преступника и получить рукопожатие жертвы, которая, по крайней мере, в соответствующих выражениях успеет высказать ему свою благодарность.
Но зрелище, представшее его глазам, не имело с этой картиной ничего общего.
Мертвец — бездыханный, как колода, — лежал лицом вниз на полу у стола, стоящего в дальнем конце комнаты. И это был не судья Айртон. Труп принадлежал черноволосому мужчине в сером костюме. Он получил пулю в затылок, как раз за правым ухом.
Сильный желтый свет настольной лампы позволял рассмотреть четкие очертания пулевого отверстия под линией волос, вокруг которого запеклась кровь. Скрюченные пальцы мертвеца, как когти, вцепились в ковер, кожа на тыльной стороне кистей собралась морщинами. Стул, стоявший рядом со столом, валялся на полу. Телефон был сброшен со стола: он лежал рядом с жертвой, и сорванная с рычагов трубка гневно гудела у уха мертвеца.
Но не это зрелище заставило констебля Уимса оцепенеть от ужаса, не веря своим глазам. Это был вид судьи Айртона, сидящего на стуле в пяти футах от трупа с револьвером в руках.
Судья Айртон дышал медленно и тяжело. У него было мертвенно-бледное лицо, хотя маленькие глазки, обращенные, казалось, куда-то внутрь себя, выглядели совершенно спокойно. Маленький револьвер, выполненный из хромированной стали, с черной ребристой рукояткой поблескивал в свете настольной лампы и центральной люстры. Словно поняв наконец, что он держит оружие, судья Айртон протянул руку, и револьвер, негромко звякнув, упал на пол рядом с шахматным столиком.
Констебль Уимс слышал этот звук так же, как до него из-за окна доносились гул и грохот волн прибоя. Но все эти звуки были совершенно бессмысленны. И те и другие раздавались в пустоте. Его первые слова — скомканные и инстинктивные — потом долго вспоминались остальными участниками этой сцены.
— Сэр, что вы делаете и что вы сделали?
Судья набрал полную грудь воздуха, остановил взгляд своих маленьких глаз на Уимсе и откашлялся.
— Самый неуместный вопрос, — сказал он.
Уимс испытал прилив облегчения.
— Я знаю! — сказал он, отмечая цвет и очертания лица убитого и его изысканного костюма. Сделав над собой усилие, он решился: — Преступный мир. Гангстеры. Ну, вы понимаете, что я имею в виду! Он пытался убить вас. А вы… ну, естествен но, сэр!..
Судья задумался.
— Вывод, — сказал он, — столь же необоснованный, сколь и неуместный. Мистер Морелл был женихом моей дочери.
— Это вы убили его, сэр?
— Нет.
Это односложное слово было произнесено с тщанием, после которого стало ясно, что допросу пришел конец. Ситуация привела Уимса в крайнюю растерянность, ибо он понятия не имел, что теперь делать. Будь это кто другой, а не судья Айртон, Уимс задержал бы его и доставил в участок. Но доставить судью Айртона в полицейский участок — это было тем же самым, что покуситься на устои закона. Так нельзя поступать по отношению к высокому судье, тем более что и сейчас от его взгляда холодеет кровь. Уимса прошибло испариной. Он молил Бога, чтобы тут оказался инспектор и снял с него груз ответственности.
Вынимая блокнот, Уимс замешкался и уронил его на пол. Он рассказал судье о прерванном телефонном звонке, на что тот ответил удивленным взглядом.
— Не хотите ли сделать заявление, сэр? Например, рассказать, что тут произошло.
— Нет.
— Вы хотите сказать, что не можете?
— В данный момент. Не сейчас.
— Не хотите ли рассказать инспектору Грэхему, сэр, — с надеждой сказал Уимс, — если я попрошу вас проехать со мной в участок и повидаться с ним?
— Вот телефон, — скупым жестом, не меняя положения рук, сплетенных на животе, указал судья. — Будьте любезны позвонить инспектору Грэхему и осведомиться, не может ли он приехать сюда.
— Но я не могу притрагиваться к этому телефону, сэр. Это же…
— На кухне есть отвод. Используйте его.
— Но, сэр!..
— Воспользуйтесь им.
Уимс чувствовал себя так, словно кто-то подтолкнул его в спину. Судья Айртон сидел не шевелясь. Руки его были сложены на животике. Тем не менее, он вел себя как хозяин положения, словно это кого-то другого нашли с пистолетом в руке над трупом, а судья Айртон бесстрастно взирает на эту сцену из судейского кресла. Уимс предпочел не спорить и отправился на кухню.
Фредерик Барлоу проник в гостиную через французское окно; сжатыми кулаками он упирался в бедра. Если судья и удивился при его появлении, то не подал и виду; он просто смотрел, как Барлоу закрыл дверь за Уимсом.
В уголках глаз Барлоу собрались небольшие четкие морщинки. Он сжал челюсти, с агрессивным видом в упор глядя на судью. Вцепившись в отвороты своей спортивной куртки, он стоял с таким видом, словно готовился к схватке.
— Таким образом вы еще можете отделаться от Уимса, — столь же бесстрастно, как и судья, сказал Барлоу. — Но я думаю, с инспектором Грэхемом это не получится. Равно как и с главным констеблем.
— Может, и нет.
Барлоу ткнул пальцем в труп Морелла, который производил омерзительное впечатление:
— Ваша работа?
— Нет.
— Положение у вас достаточно плохое. Вы это понимаете?
— Неужто? Посмотрим.
Это было сказано с откровенным тщеславием, тем более странным, что оно исходило от Хораса Айртона. Барлоу буквально ошеломила эта спокойная надменность; она расстроила его, ибо он понимал уровень угрожающей опасности.
— Что вообще произошло? По крайней мере, мне-то вы можете рассказать.
— Понятия не имею.
— Ох, да бросьте!
— Будьте любезны, — сказал судья, прикрывая глаза ладонью, — выбирать выражения, когда говорите со мной. Повторяю, я не знаю, что тут произошло. Я даже не знал, что этот парень находится в доме.
Он говорил без всяких эмоций, но взгляд его маленьких живых глаз то и дело обращался к закрытой двери, а ладонями он спокойно и неторопливо поглаживал подлокотники кресла; жест этот дал понять Барлоу, что судья напряженно размышляет.
