Братья были полными противоположностями. Винсент обладал опрометчивой отвагой, которая толкала его на всевозможные опасные подвиги. Клод, хотя и не был трусливым, не чувствовал ни малейшей потребности штурмовать верхом самую высокую изгородь в графстве или же затмевать ценой собственной головы любых других молодцов на дороге. Что же касается перчаток, тут он разбирался как никто. Обладая определенными амбициями, Клод страстно желал стать таким же законодателем мод и судьей вкуса, каким был до недавнего времени мистер Браммель[6]. При этом он не завидовал славе Винсента как богатого любителя спорта, он не стремился, чтобы его величали непревзойденным спортсменом, производящим фурор игроком или настоящим нахалом. Сердце Клода жаждало лишь одного: стать наипервейшим образчиком денди.
Подобное стремление, увы, не получало одобрения родителей, и, конечно, его было бы невозможно реализовать, если бы не удивительное везение, свалившееся на Клода. Не успел он достичь совершеннолетия, как дядя по материнской линии, в честь которого он был назван, умер и оставил племяннику наследство, гарантировав тем самым утешительную независимость. Казалось, теперь больше ничего не стояло между ним и достижением его цели — ничего, кроме отсутствия таланта. Клод изо всех сил пытался достичь нового писка моды, стать гвоздем сезона посредством какой-нибудь оригинальной выходки, которая сделала бы его навеки знаменитым. В результате он был вынужден прибегать к преувеличенному подражанию бытующей моде или же выдавать за собственные уловки и манерность других, более изобретательных денди.
Винсент конечно же подмечал все это, но то, что забавляло его в младшем брате, когда у того в карманах было не больше, чем у него самого, стало вызывать горькое презрение, когда Клод унаследовал легкие деньги. Винсент, не имеющий ничего, кроме назначенного содержания, зависящий от раздражительной щедрости деда, перебивался кое-как в вечной борьбе с кредиторами. Он был игроком, и везение неоднократно помогало ему удержаться на плаву, хотя, как известно, удача — особа капризная. Итак, безразличие к Клоду сменилось на зависть и презрение, а вслед — и на мстительную неприязнь. Винсента стало раздражать все, что бы ни делал Клод, — была ли это напрасная трата денег на смену обивки личного фаэтона или же езда в наемном экипаже из скупердяйства. И даже тот факт, что экипаж Клода перевернулся на дороге, не смягчил неприязни к нему Винсента. Судьба благоволила его брату.
Дополнительным источником раздражения Винсента было то, что его острому языку никак не удавалось нанести рану Клоду. Сам факт, что его экипаж попал в канаву, естественно, вызывал у Клода негодование, но и тут он лишь удивлялся Винсенту, не слишком и сердясь. Вообще, ни один из рискованных подвигов брата не пробуждал в его груди ни малейшей искры зависти или стремления его превзойти. Завидовал он лишь великолепно развитым плечам Винсента и несравненной ваксе, делавшей сапоги брата блестящими, как зеркало. К несчастью, желание обладать и тем и другим было недостижимо. Природе показалось уместным снабдить хрупкую фигуру Клода покатыми плечами, а секрет ваксы камердинер Винсента Кримплшэм хранил как зеницу ока. Подкладные плечи могли компенсировать то, что было недодано природой, но ни хитростью, ни подкупом из Кримплшэма нельзя было вытянуть столь тщательно хранимого секрета.
Но боль от сознания того, что блеск ботфортов Винсента превосходил блеск собственных сапог Клода, не шла ни в какое сравнение с яростью и отчаянием, которые наполняли душу камердинера Клода. Враждебность между братьями была сущей ерундой по сравнению с завистью, ненавистью и презрением, которые питали друг к другу их лакеи. Если Кримплшэм достиг совершенства в чистке сапог и содержании лосин своего господина в неукоснительном порядке, Полифант славился своим умением обращаться с утюгом и чутьем к изобретению новых, замысловатых способов завязывания галстуков и шейных платков, а также способностью сногсшибательно укладывать завитые и напомаженные локоны своего хозяина. Сам он считал себя гораздо более умелым камердинером, и ему было просто непереносимо сознавать, что единственное мастерство, которым владел Кримплшэм, было видно всем, а его же столь многочисленные таланты мог оценить лишь его хозяин.
К тому времени, как Клод поспешно удалился в свою комнату, Полифант распаковал его чемодан и даже успел разгладить заломы элегантного длиннополого фрака и черных шелковых панталон до колеи. Их Клод оглядел с неодобрением, возразив:
— Нет, будь я проклят, если надену здесь этот наряд! Оставь, Полифант, это совсем не то!
— Да, сэр, я сам прекрасно знаю, — прочувствованно согласился Полифант. — Здесь подойдут длинные панталоны. Но возможно, стоит принять во внимание предрассудки его светлости. Не подумайте, что я навязываю вам свое мнение. Но я постарался расспросить слугу его светлости, сохранился ли в усадьбе Дэрракоттов обычай носить панталоны до колен по вечерам. Он заверил меня, что сохранился, сэр.
Подобная предусмотрительность не ускользнула от Клода, и он не стал возражать. Необходимость предстать перед семейством в давно вышедшем из моды наряде вызывала в нем сильную досаду, но он был вознагражден тем, что не навлек на себя никакого осуждения со стороны своего деда, кроме исчерпывающего неодобрения, заключавшегося в приветственном «Бездельник!», когда Клод просеменил к нему, чтобы отвесить поклон. После этого его светлость оставил своего внука без внимания.
Обед, по мнению миссис Дэрракотт, прошел довольно неплохо. Омаров достать не удалось, зато Годни добыл несколько куропаток, которые, умело уложенные с сухой морошкой на блюде, почти восполнили этот недостаток и даже заслужили похвалу от Мэтью, который слыл известным гурманом. И хотя воссоединение семейства вряд ли можно было назвать радостным, оно не было омрачено ни одной вспышкой ярости лорда Дэрракотта.
Когда мужчины встали из-за стола, милорд, посоветовав своему сыну и младшему внуку присоединиться к дамам, поволок Винсента в библиотеку, сказав, как только они достигли этого святилища:
— Твой папаша разозлился, как черт, когда обо всем узнал!
— И чья в этом вина? — огрызнулся Винсент. — Я и сам по этому поводу не визжу от радости, знаете ли. Смею предположить, что и вы тоже не испытываете особой радости, сэр.
— Видит Бог, ни малейшей! — Его светлость налил бренди в два бокала, выпил залпом из одного, а потом наполнил его снова! — Я делал все, что мог, лишь бы держать этого парня от нас подальше, но куда деваться? Придется придать ему недостающий лоск!
— Уверен, вам это по силам, сэр. Сколько ему лет?
— Он почти твой ровесник: двадцать семь.
— Если он дожил до столь почтенного возраста, боюсь, его уже не переделаешь, — цинично заметил Винсент.
— Поживем — увидим! — огрызнулся его светлость. А через минуту с явной неохотой добавил: — Во всяком случае, с ножа есть я ему не позволю. Он — человек военный, служит в одном из этих новомодных полков, но все равно…
— Военный! А я-то ожидал мужлана в домотканой одежде! А что, он имеет офицерский чин, сэр?
