лишь неким передаточным звеном. Хотя, с другой стороны, все мои связи описаны в «досье», а значит, не единожды проверены и перепроверены офицерами контрразведки и в ходе вербовочных допросов пленных русских, и в беседах с Алленом Даллесом, Уильямом Доновэном, хозяином пансионата «Горный приют» Ангелом Бошем, а возможно, и со Скорцени. Не зря же агенты УСС десятки раз опрашивали и допрашивали этого обер-диверсанта рейха. Но тогда, может быть, кому-то очень не хочется, чтобы мои мемуары все-таки были завершены, а тем более — опубликованы?»
О том, что эта, последняя, его версия справедлива, капитан убедился довольно скоро, как только во второй половине дня атташе снова пригласил его к себе.
— Ладно, будем считать, что в данном эпизоде с полковником Пеньковским британцам повезло чуть больше, — произнес Малькольм таким тоном, словно утренний разговор их даже не прекращался.
— Но и рисковать им придется по полному контрразведывательному раскладу русских. Что же касается важной военно-промышленной информации, которой в принципе может обладать русский полковник, то англичане обязаны будут поделиться ею, сэр.
— Поэтому и говорю: постарайтесь наладить самые тесные деловые отношения с британским резидентом. Мы должны получать сведения непосредственно от него, а не ждать, пока они перебродят во чреве МИ-6. Нет, в самом деле, что в моих рассуждениях «не так»?
Как всегда, после этого, почти ритуального для Малкольма риторического вопроса, его помощник выдержал небольшую паузу и спокойно продолжил:
— К слову, стало известно, что, ко всему прочему, Пеньковский еще и является зятем известного фронтового генерала Гапановича[6].
Атташе артистично поморщил лоб, как школьник, который демонстративно пытается вспомнить то, чего никогда не знал. О таком генерале он явно слышал впервые.
— Хотите сказать, что этот самый Гапанович мог бы представлять для нас какой-то интерес?
— Несомненно, мог бы, сэр. Генерал Генштаба как-никак. Он был очень влиятельным, имя его до сих пор котируется в генеральских кругах. Жаль, что несколько лет назад он умер.
Полковник уставился на Дэвисона, как унтер-офицер на пройдоху-новобранца.
— Все-таки Россия в самом деле плохо влияет на вас, капитан. Продавать «мертвые души» — это их, русских, изобретение. Помнится, вы как-то уговорили меня сходить на спектакль об этих самых русских «мертвых душах», из которого я, правда, мало что понял. А теперь вот и сами пытаетесь сбыть мне стопроцентно «мертвую душу», пусть даже и генеральскую?
— Простите, сэр. Имя Гапановича я упомянул только для того, чтобы подчеркнуть: полковник Пеньковский давно был вхож в круг генштабовского генералитета, что уже должно привлекать внимание любой разведки. Но существует еще один факт. Этот полковник пребывает под личным покровительством главного маршала[7] артиллерии, кандидата в члены ЦК КПСС Сергея Варенцова.
— Надеюсь, все еще здравствующего маршала? — вопросительно уставился на своего помощника Малкольм. — Не забывайтесь, я ведь не гробовщик.
— До вчерашнего вечера он был жив, сэр, — начала раздражать Дэвисона придирчивость полковника. — А значит, велика вероятность, что и сегодня он всё еще…
— То есть твердой уверенности в этом у вас тоже нет?
— Как я уже сказал: по состоянию на вчерашний вечер, сэр, — подчеркнул капитан, стоически сдерживая свою раздраженность.
Малькольм лениво, с нарочитой медлительностью извлек из стола справочный буклет высшего командного состава русских и принялся столь же лениво перелистывать его. Специально изготовленный Русским отделом разведки, этот справочник был ценен уже хотя бы тем, что под каждой фотографией здесь подавалась краткая справка, с указанием чина, должности и связей в кремлевских кругах. Другое дело, что фотографии пока еще имелись не над каждыми сведениями, да и перечень фамилий все еще представал далеко не полным.
— И чем же объясняется такая привязанность маршала к полковнику Пеньковскому? — поинтересовался военно-воздушный атташе, находя наконец нужную страницу. — Всего лишь своей былой дружбой с давно почившим генералом Гапановичем?
— Не только, сэр. Случилось так, что еще в сорок четвертом году Пеньковский был назначен адъютантом командующего артиллерией 1-го Украинского фронта генерал-полковника Варенцова.
— Вот как?! — откинулся на спинку кресла атташе. — Оказывается, он еще и ветеран Второй мировой?
— А значит, наш фронтовой союзник, — вновь попытался уловить ход его мыслей помощник.
— Однако союзнические связи меня не интересуют. А вот поддержка фронтового командира, это уже принципиально, — одобрительно повел подбородком полковник. — Воинское братство — это святое, в чем бы оно в конечном итоге ни проявлялось, капитан.
— Оно понятно даже мне, так и не побывавшему в окопах, сэр, — поспешил заверить своего шефа Дэвисон, дабы не позволить ему оказаться в плену у фронтовых воспоминаний, которых ему пришлось наслушаться до одури. — Кстати, во всем, что касается их «отечественной» войны, русские предельно сентиментальны. Так что во время вербовки фактор былого союзнического братства тоже способен сработать.
* * *
Для капитана Дэвисона не было секретом, что и чин полковника, и должность военного атташе его шеф получил только благодаря поддержке бывшего летного командира, под командованием которого Малкольм, тогда еще тоже в чине капитана, воевал в небе Западной Европы. Уже после войны бывший подполковник Сэмэнс дослужился до одного из заместителей министра обороны, и даже умудрился стать сенатором штата, но при этом благосклонно воспринимал все навязчивые напоминания о себе фронтовых подчиненных. Что, судя по всему, отразилось и на карьере Малкольма. Так что слова о фронтовом братстве атташе, похоже, произносил искренне.
— А ведь с маршалом Варенцовым давно следовало бы познакомиться поближе, — назидательно напомнил полковник. — Как и с некоторыми другими русскими военачальниками. Что в моих рассуждениях «не так»?
— Удобнее всего это будет сделать в начале мая, сэр. Накануне 9 Мая, то есть Дня Победы, русские обычно проводят массовые встречи, в том числе и с дипломатическим корпусом. Так, почему бы нам, с учетом новых веяний «хрущевской оттепели», не инициировать некую встречу бывших союзников?
— Встречу, говорите? Союзников? Вполне допускаю. Но только не по нашей инициативе, капитан. Лучше подбросьте эту идею русским; на этом своем «Дне Победы» они буквально помешаны. В моих рассуждениях в самом деле что-то «не так», Дэвисон?
— Как можно?! Образец аналитики, сэр, — с трудом замаскировал снисходительную ухмылку помощник военно-воздушного атташе.
Знал бы кто-нибудь, как ему надоели эти риторические пассажи полковника! Но что поделаешь?
— Кстати, почему вдруг Пеньковский обратился к британцам, а не к нам? — тут же последовала резкая смена темы.
— В том-то и дело, что, как позже выяснилось, еще в октябре прошлого года он пытался передать письмо нашему посольству через одного из технических работников.
— Но вмешались сотрудники военной контрразведки? — насторожился полковник.
— Просто работник, к которому обратился наш русский, оказался человеком предельно осторожным, чтобы не сказать, преступно пугливым.
— Вторая версия мне импонирует больше.
