синяки?
– Есть не хотела.
Услышанный анекдот
От рождения мы безгрешны, если зачаты в любви. Мы просто херувимы.
Появившись этакими ангелочками, наивно полагаем, что и всё вокруг устроено так же. И только потом, наткнувшись на подлость и грязь, умнеем.
Но до этого времени ещё надо дожить! Натерпеться лишений, свалиться в скрытые ямы, раздробить ноги в капканах, истерзать тело, разбить лицо и душу. О, мудрость! Постигнув всё, начинаем выдумывать свои правила. Отгораживаемся уловками, предупреждая неприятные чувства, которые пережили сами, опираясь на опыт ошибок и набитых лбов, роем ямы сами злейшим врагам, расставляем капканы…
Замкнулся круг? Нет. Мы идём дальше своих учителей.
Если позволяет положение в обществе и завоёванное кресло, изобретаем законы, надеясь на их защиту. Но что наши законы, писанные для других! Мы уже забыли, как сами разбивали лица, считая их подлыми. Нам не вспомнить прошлого, не заглянуть в себя. Не понять тех, кто теперь, проклиная нас, пытается пробраться сквозь выстроенные нами заграждения, расставленные ловушки и лабиринты…
* * *
Илья объявился сам, примчавшись к обеду и влетев в кабинет разгорячённый, пыльный, в распахнутой «ленинградке» и с взлохмаченной, как обычно, шевелюрой. Глаза его сверкали ярче очков на носу. Весь он являл сгусток нерастраченных сил и положительных эмоций, на лице беспечность, свойственная влюблённым: мои наблюдения основывались и на доверительном телефонном звонке Моисея Моисеевича, что «внук, кажется, женится на прекрасной Женечке».
– Затянулся твой вояж, – позавидовал я, обнимая приятеля. – В каких конторах найти таких добрых дядьков, отпускающих подчинённых на месяцы?
– Накопил, – плюхнулся на стул Дынин. – Сам знаешь, сколько не отдыхал, а Владимир Константинович наградил подвернувшейся стажировкой у московских коллег.
– Потом Париж, Канары… научный диспут?
– Последние достижения наук изучал, – заважничал Илья. – Теперь перетрясём судебную медицину. Знаешь, какие перспективы и возможности открываются?
– Утрёшь старика Хоттабыча?
– Без проблем. Полгода нож на дне пролежит, а я отпечатки пальцев выдам.
– Вот так поднесёшь к носу?..
– И тебе на стол.
– Ты уж тогда и фамилию сразу не забудь.
– Постараюсь.
– Когда свадьба-то?
– Осенью.
– Вот те на! Полгода нам мучиться и дожидаться…
– Ничего, гуляки, потерпите.
Да, изменился мой приятель. От его угловатости, скованности и замкнутости не осталось и следа. Вот что творит с человеком любовь! Бесшабашная удаль и молодецкий задор так и рвались из его пышущей груди.
– Слушай, дружище, – вернул я его к нашим земным заботам, – ситуацию мудрёную разрешаю. Не поможешь, раз уж тебя в столице подучили?
– Отчего же, просвещу.
– Дело серьёзное, – согнал я улыбку с его губ. – Посмотри содержание вот этого «отказника». Мне бы хотелось, чтоб ты обратил внимание на медицинское заключение, хотя представляют интерес и бумаги оперативников.
И я вручил ему проверочный материал о смерти сторожа Дробкина.
– Сейчас посмотреть?
– А что? Занят? Ты только учти: эксгумацию тела делали. Поэтому, с учётом, так сказать, временных изменений…
– Тут некоторая оказия, Дан… – замялся он.
– Не мучайся, словно на первом свидании.
– Приехал я не один.
– С Евгенией? – всплеснув руками, затормошил я его. – Каков обормот! Где она?
– Нет, – смутился Илья и запнулся. – Вечером женщина к деду пришла, попросила устроить с тобой встречу. Ты прости, Дан, но отказать не смогли…
– Ну-ну. Продолжай, женский угодник.
– Она, правда, не в себе. Я засомневался, в здравом ли рассудке.
– Вот даже как?
– Пробовал отказать, она в слёзы. Твердит, что очень важно.
– В чём же её просьба? Я вроде никого не арестовывал последнее время.
– Не говорит ничего.
– И где же она?
– Внизу. Ждёт на улице.
Я глянул на часы. Вот он, закон подлости – приближался обеденный перерыв. Ох уж эти жалобщики-заявители! Им претит записаться, дождаться приёмного часа и тихо, спокойно, в порядке живой очереди. Колосухин недавно приказал настоящий зал отвести для ожидания: диванчики, кресла, журналы, пей воду из графина, успокаивай нервную систему… Нет, у них другие стратегия и тактика, норовят все по-срочному, одни с криком и угрозами рвутся, другие ищут знакомых… Впрочем, не от хорошей жизни. Не хотелось бы мне хоть раз оказаться на их месте.
– Отправляйся к Черноборову на чердак и разберись с отказным материалом, – посоветовал я приятелю. – Побеседую с таинственной незнакомкой, а потом перекусим вместе в кафе. Мы теперь в «Шарлау» не бегаем, «Приятная встреча» под носом открылась, готовят – язык проглотишь!
* * *
Каково же было моё изумление, когда я её увидел…
Дерево без ветвей. Посеревшее лицо без кровинки, впалые щёки и тёмные круги под глазами. Одета, как при первом нашем знакомстве в больничной палате у матери, глаз скользит и не задерживается, всё убого. Розалия Эммануиловна сухо извинилась за беспокойство и протянула конверт.
– Что это?
– Письмо.
– Мне?
– Прочтите.
– Может, поясните?
– Вы разыскивали Жихарева, не так ли?
Я кивнул.
– Это письмо его жены, Румии.
На бумаге значился адрес: Свердловская область, город Первоуральск.
– Куда их занесло! Это же граница Европы и Азии!
– Она пишет, что Савелий утонул.
– Вот те раз… – я так и сел.
– Не верю!.. – она вскрикнула, и у неё началась истерика.
Я бросился за водой. Когда злосчастный графин был доставлен из зала приёма, женщина почти успокоилась, платочек прижала ко рту, и голова где-то у самых колен. Худые выпирающие лопатки торчали, грозясь порвать белую кожу.
– Этого не может быть! Он умер не своей смертью! Его убили! – причитала она тихим голосом, как подвывают над умершим. – За ним гонялись. Ему угрожали. Он не говорил никому, но я чувствовала. Я знала, что тем и кончится.
– Успокойтесь, – попробовал я привести её в чувство, прикоснувшись к плечу и протягивая стакан с водой.
– Он поэтому и убежал отсюда. Не уехал – убежал…
Она сделала несколько судорожных глотков, подняла на меня мокрые глаза и отвернулась в окно. Тоска умирала в потухших зрачках, лицо вытянулось, выпирали скулы. Затравленного зверька напоминала она – вся сжавшись, маленькая на большом стуле.
Я вернул конверт, так и не раскрыв:
– Может, вы сами всё расскажете?.. Письмо всё-таки вам.
– Благодарю, – она схватила бумагу, быстро спрятала в сумочку, застыдившись слабости.
– Почему вы решили, что Жихарева убили?
– Жене ничего не известно. От неё он скрывал. Но со мной-то он делился…
Вымолвив это, она прикусила губу и замолчала.
– Розалия Эммануиловна, а нельзя ли пояснее? Мне не хочется домысливать. Если пришли, определитесь.
– В день гибели дочки первого секретаря Савелий видел Хансултанова на паромной переправе. На служебной «Волге», – она злобно зыркнула на меня и выкрикнула почти залпом: – И вообще! Хан натворил делов! Он переправился по льду! За ним рванули другие машины! А бедная девочка угодила под
