Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
экономический рост, к которому она приводит. Правительства, способные защищать людей от насилия сограждан, содействуют развитию все более сложных порядков спонтанного и добровольного сотрудничества. Однако рано или поздно они начинают злоупотреблять своей властью и подавлять свободу, которую ранее обеспечивали, начинают настаивать на том, что их мудрое руководство не позволит «общественным институтам развиваться как попало» (если использовать характерное выражение из статьи «Социальная инженерия» в словаре Fontana/Harper Dictionary of Modern Thought, 1977).
Если падение Рима не привело к окончательному прекращению эволюции в самой Европе, то подобные процессы в Азии, а также в Центральной Америке (там они возникли позднее и независимо от Азии) были остановлены могущественными правительствами (сходными со средневековыми феодальными системами Европы, но превосходящими их по силе), которые также жестко подавляли частную инициативу. Самый яркий пример – китайская империя: там активное продвижение к цивилизации и развитие передовых промышленных технологий происходило в периодически повторявшиеся «смутные времена», когда государственный контроль временно терял силу. Но мощное государство стремилось сохранить традиционные устои и порядки, а потому подавляло протесты и выравнивало любые отклонения от «правильного» пути (J. Needham, 1954).
Хорошей иллюстрацией можно считать Египет. Имеется вполне достоверная информация о том, какую роль сыграла частная собственность на начальном этапе развития великой египетской цивилизации. В своем исследовании на тему возникновения различных институтов и частного права Египта Жак Пиренн описывает по сути индивидуалистический характер правовой системы, сформировавшейся в конце третьей династии. Тогда собственность была «индивидуальной, неприкосновенной и полностью зависящей от собственника» (Pirenne, 1934: II, 338–9); однако уже во времена пятой династии эта система начала разрушаться. Это привело к государственному социализму при восемнадцатой династии (описанному в работе другого французского ученого, вышедшей в то же самое время (Dairaines, 1934)). Господство в течение последующих двух тысяч лет государственного социализма в значительной степени и объясняет застойный характер египетской цивилизации того периода.
Точно так же о возрождении европейской цивилизации в период позднего Средневековья можно сказать, что распространение капитализма – и вместе с ним цивилизации – своим происхождением и смыслом (raison d’etre) обязано политической анархии (Baechler, 1975: 77). Современный индустриализм вырастал не там, где существовали сильные правительства, а в городах итальянского Возрождения, Южной Германии, Нидерландов и, наконец, в Англии с ее мягкой системой управления – там, где порядки в основном устанавливали горожане, а не воины. Направленность на защиту индивидуальной собственности, а не на использование ее государством, заложила основу для роста плотной сети обмена услугами, которая и формировала расширенный порядок.
Исходя из этого, можно сказать, что нет большего заблуждения, чем общепринятое суждение историков, представляющих возникновение сильного государства как высшее достижение культурной эволюции: появление такого государства всякий раз предрекало ее гибель. Здесь исследователи ранней истории ошибаются, придавая, видимо, слишком большое значение тем документам и памятникам, которые оставили после себя носители политической власти. Истинные же строители расширенного порядка – они-то, по сути, и создавали материальные ценности, без которых было бы невозможно существование этих памятников, – оставили гораздо менее заметные и не такие амбициозные свидетельства своих достижений.
«Где нет собственности, нет и справедливости»
При изучении возникновения расширенного порядка у внимательного исследователя не возникнет и доли сомнения, что его основой является безопасность, которую государство должно обеспечивать путем контроля за соблюдением абстрактных правил, определяющих, кому что должно принадлежать (используя аппарат принуждения исключительно в этих целях). Так, «собственнический индивидуализм» Джона Локка был не просто политической теорией, а выводом из анализа условий, которым Англия и Голландия были обязаны своим процветанием. Этот вывод основан на понимании того, что справедливость (ее должна обеспечивать политическая власть, если хочет достичь главного условия процветания – мирного сотрудничества между людьми) не может существовать без признания частной собственности: «Утверждение “Где нет собственности, нет и справедливости” столь же бесспорно, как и любое доказательство Евклида: поскольку “владение собственностью” понимается как право на какую-то вещь, а “несправедливость” означает нарушение этого права или посягательство на него. Тогда, раз данные понятия установлены и определяются именно так, можно считать это утверждение таким же верным, как и то, что сумма углов треугольника равна сумме двух прямых углов» (John Locke: 1690/1924: IV, III, 18). Вскоре после этого Монтескьё высказал мысль о том, что именно торговля способствовала распространению цивилизации у варваров Северной Европы и смягчению бытующих среди них нравов.
Дэвид Юм и другие шотландские философы-моралисты XVIII века были уверены, что признание индивидуальной собственности знаменует начало цивилизации. Правила, регулирующие владение собственностью, представлялись настолько важными для морали в целом, что Юм посвятил им бóльшую часть своего «Трактата о человеческой природе». Позднее, в «Истории Англии» (том V), он писал, что именно благодаря ограничению власти государства на вмешательство в отношения собственности Англия стала великой страной. И в самом «Трактате» (III, ii) прямо указал: если допустить, что вместо общих правил, регулирующих владение и обмен собственностью, человечество следует закону, предназначающему «наибольшую собственность – наибольшей добродетели… то оценить заслуги отдельного человека будет настолько трудно (по причинам естественным, а также учитывая самомнение каждого), что нельзя будет вывести ни одно определенное правило поведения, немедленным следствием чего станет распад всего общества». В более поздней работе «Исследования о принципах морали» Юм заметил: «Фанатики полагают, что владычество основано на благодати Божьей и что только святые наследуют землю, но гражданский судья совершенно справедливо ставит таких возвышенных теоретиков в один ряд с обычными разбойниками и сурово наказывает, научая, что правила, которые в умозрительных рассуждениях представляются наиболее выгодными для общества, на практике могут иметь совершенно губительные последствия» (1777/1886: IV, 187).
Юм ясно понимал связь таких убеждений со свободой, а также то, что максимальная свобода для всех требует равных ограничений свободы каждого посредством, по его выражению, «трех основных естественных законов: незыблемость собственности, передача собственности по согласию и выполнение договоренностей» (1739/1886: II, 288, 293). Хотя на его взгляды, конечно же, повлияли теоретики общего права, например сэр Мэтью Хейл (1609–1676). Юм, пожалуй, первым ясно осознал, что всеобщая свобода становится возможной благодаря тому, что природная инстинктивная мораль «контролируется и ограничивается последующим суждением» в соответствии с понятиями «справедливости, или уважения к чужой собственности, верности, или соблюдения обещаний; [все это] становится обязательным и приобретает власть над людьми» (1741, 1742/1886: III, 455). Юм не смешивал два разных понимания свободы (и тем самым не совершал ставшей впоследствии распространенной ошибки): первое, чисто теоретическое, – когда предполагается, что свободен изолированный индивид, и другое – когда свободны люди, живущие вместе и сотрудничающие друг с другом. В контексте последнего, в условиях такого сотрудничества свободу могут гарантировать только абстрактные правила владения собственностью,
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
