определят пятерых местных литераторов: прозаика и критика Ирму Друкера (1906–1982), поэта и драматурга Айзика Губермана (1906–1966), поэта Самуила Гельмонда (1907–1941) и некоего Моисея Гитермана (1908-?) во главе с Нотэ (Натаном Михайловичем) Лурье (1906–1987)[90], уже именитым автором популярного и неоднократно переиздававшегося романа «Степь зовет».
Но по всему видно, что цель справки состояла отнюдь не в том, чтобы проинформировать руководство республики о реальном составе выявленной чекистами организации, что обнаружило бы довольно случайный набор имен, сгруппированных по географическому принципу, а в том, чтобы продемонстрировать «наличие глубоко законспирированного еврейского национал-фашистского подполья», которое значительно активизировало «свою антисоветскую деятельность за последнее время»[91]. Об этом говорится в самом начале, а затем, как бы в подтверждение серьезности еврейского писательского подполья, показаны нити, которые тянутся от него за пределы Украины:
Материалами следствия устанавливается тесная связь между руководящей группой националистической организацией еврейских писателей на Украине и аналогичной организацией, часть которой ликвидирована в БССР в 1938 году. Арестованный еврейский писатель Тейф Моисей, проживающий в Минске, показал в июне 1938 года о том, что на нелегальных сборищах антисоветской националистической организации, участником которой он является, от киевской организации еврейских писателей-националистов присутствовали Фефер, Гольдес и Друкер Ирма[92].
(В деле действительно имеется копия протокола допроса еврейского писателя Моисея Тейфа (1904–1966) от 30 июня 1938 года, из которого видно, что «показывал» он то, что от него хотели услышать, и потому, очевидно, одессит Ирма Друкер стал представителем киевской организации, а среди участников подполья, прибывших из-за границы, помимо эмигрантов Макса Эрика, Меера Винера и «перебежчика» из Польши Абрама Абчука, названы и реэмигранты: Давид Бергельсон, Давид Гофштейн, Лев Квитко, Перец Маркиш и Михаил Пинчевский. Сам Тейф с готовностью признал себя польским шпионом, а шпионская связь с Польшей, по его словам, «осуществлялась посредством так называемой “культурной связи” с еврейскими буржуазными газетами», издававшимися в Вильно и Варшаве, с Виленским еврейским научным институтом ИВО, и «таким путем осуществлялась связь и остальных к[онтр]революционных] организаций, московской и киевской»[93]. Характерно, однако, что когда получившие эти сведения киевские чекисты, проинформировавшие минских коллег о том, что указанные ими лица «разрабатываются как подозреваемые в участии в троцкистской группе среди еврейских писателей Украины», а «Фефер, кроме того, подозревается в шпионаже», попросили еще раз допросить Тейфа «под этим углом зрения»[94], то те в ответ сообщили (9 мая 1939 года), что Тейф от данных прежде показаний отказался и «связь с украинскими писателями отрицает»[95]. Последнее обстоятельство тем не менее не помешало Кобулову опираться на его показания.)
Дальше – больше: у еврейских писателей обнаруживаются воинствующие цели и радикальные методы борьбы, приписываемые большинству троцкистов и националистов предшествующего периода.
На этих совещаниях обсуждался вопрос о более активных действиях подполья – террористических методах борьбы, направленных против руководства ВКП(б) и советского правительства, новых вербовках с целью расширения состава организации. Это мотивировалось тем, что «еврейская культура в условиях Советского Союза обречена на гибель»[96].
В заключение, как и положено, следовало бодрое заверение в том, что дальнейшая разработка «участников антисоветской организации еврейских писателей-националистов и вскрытие деятельности организации» будут продолжены [97].
О том, в каком направлении шла разработка, видно из «Плана мероприятий по агентурному делу “Боевцы”», составленного 2 декабря 1939 года. Он, в свою очередь, явился откликом на «просьбу» руководителей «родственного» 2-го отдела НКВД СССР, обращенную к капитану Павлычеву. В «совсекретном» отношении, датированном 25 октября 1939 года, коллеги с Лубянки, выражая несомненный интерес к делу «Боевцы», просили прислать подробные справки на его участников, включая «компрометирующий материал, все связи, идущие на Москву и за кордон, а также характеристику агентуры… и… практические мероприятия по активизации разработки этого сионистско-бундовского подполья»[98].
В плане, реализация которого намечалась до 15 января 1940 года, во главу угла ставилось, что фигуранты агентурного дела «в прошлом являлись участниками бундовских и сионистских организаций», и далее как само собой разумеющееся утверждалось, что они «в 1921–1925 г.г. проводили антисоветскую работу под влиянием закордонных сионистских формирований». Это, по мнению автора доклада, вполне соответствовало ориентировке НКВД СССР о том, что «враг народа Троцкий в своей деятельности против СССР опирается на националистические и сионистские кадры»[99].
Из этого и исходили, полагая, что в дальнейшем должны быть выявлены «организационные связи» между киевской, харьковской, одесской и днепропетровской группами и их отдельными участниками; между этими четырьмя группами «с разрабатываемой группой еврейских писателей в Москве» (sic!); контакты с сионистами и троцкистами внутри СССР, также с троцкистскими и сионистскими закордонными формированиями; и в довершение намечалось «выявление разведывательной деятельности в пользу враждебных нам государств и, главным образом, Англии, Германии и Румынии»[100].
Конкретика включала задачи, которые ставились перед агентурой: ее намечено было ориентировать на выявление связей Фефера с троцкистскими и сионистскими элементами внутри СССР и за границей, на вскрытие его влияния на молодые писательские кадры; предполагалась и разработка жены Фефера, Рахиль Калиш, исключенной из рядов ВКП(б) за троцкизм. Самому «Канту» предстояло переключиться для более эффективной разработки бывших участников группы «Бой» и с этой же целью установить более близкие отношения с Лурье и Волкенштейном. Агентов «Северскую» и «Художника» планировалось направить на разработку Гильдина и его жены – артистки еврейского театра, имеющей близких родственников в Палестине. Речь также шла о вербовках новых агентов, в том числе в Харькове, Днепропетровске и Одессе, и об установлении за фигурантами политконтроля (что означало, помимо прочего, перлюстрацию их переписки), наружного наблюдения и т. п.
Все было обставлено очень солидно… Обстоятельный доклад на 13 машинописных страницах дополнял предыдущий, посланный 22 февраля, и должен был засвидетельствовать масштаб еврейского писательского подполья и размах работы по его разработке. Судя по справкам, приложенным к докладу, «подпольщиков-боевцев» стало на 11 больше, то есть 29[101], из них 16 – в Киеве, по пять в Одессе и Харькове и три – в Днепропетровске. В дальнейшем их число еще более возросло, в частности, за счет киевлян Натана Забары и Ривы Балясной[102].
В докладе подробно характеризуется состав всех четырех писательских групп «с ярко выраженной троцкистско-националистической окраской» и особенно подробно центральной, киевской. Ее идеологами названы И. С. Фефер, Д. Н. Гофштейн, X. М. Гильдин и Н. Г. Лурье; активными участниками: Д. И. Волкенштейн, Л. Б. Резник, М. А. Талалаевский, М. Д. Гарцман, И. Н. Кипнис, М. А. Зак-Аронский (сюда же, наверное, был бы причислен и невзначай потерявшийся М. Я. Пинчевский[103]); отдельно выделены молодые
