Разумеется, если речь шла о покере.
Новенькая перьевая ручка скользила по шершавому листку бумаги, каждым своим отблеском вызывая у Уильяма острую резь в глазах, а тяжёлый кашель мужчины на больничной койке заставлял голову трещать и подозрительно хрустеть по неровным костяным швам, соединявшим такие же неровные костяные пластины, именуемые черепом. Мужчина что-то говорил Уиллу, но вместо слов врач слышал лишь тягучий низкий корабельный гул, сопровождавшийся противнейшим скрежетом ржавой тупой иглы по пластинке граммофона.
Уильям предпочёл бы, чтоб сейчас он сам был пациентом, а не врачом.
Каждое движение глаз вызывало перед взглядом Уилла яркие и болезненные вспышки молний, перемежавшиеся с последующими раскатами грома по венам молодого человека. За это утро Уилл уже опустошил не один стакан воды, а пачка сигарет закончилась на половину. Несколько кружек кофе тоже не спасали от разрывающей головной боли.
Щелчок колпачка ручки заставил Уилла поморщиться, и Белл тяжело вздохнул, потерев раскалывающуюся переносицу.
Буквы на бумаге плясали, не говоря Уильяму сейчас ровным счётом ничего, и врач начал жалеть, что прошлой ночью решил не провести время в мягкой кроватке, а заработать себе на новые ботинки или чуть более респектабельный костюм. Уильям бессмысленным взглядом пялился на разлинованный лист перед собой, силился разобрать мелкие напечатанные на машинке слова, но видел лишь «аппендицит», «воспаление» и «хирургическое вмешательство».
– Что ж, мистер… э-э-э… Саворетти, – Уилл неловко замялся, бегло проскользив взглядом по выведенному на табличке на кровати имени, и отвесил себе мысленную оплеуху за то, что успел забыть фамилию пациента за десять минут разговора, – кажется, все ваши показатели в норме. Вставать вам нельзя еще два дня, чтобы швы не разошлись. Сестра Грейс присмотрит за вами.
Уилл коротко улыбнулся поправляющей одеяло девушке, и щеки той мгновенно вспыхнули, отчего и Уилл, и сестра Грейс почувствовали себя в равной степени неловко. Уилл тут же вернулся к своему планшету с карточками пациентов, но смог лишь вывести на нем кривую подпись, тяжело вздохнуть и, бросив мистеру Саворетти короткий кивок, покинуть его палату.
События прошлой ночи вспыхивали в памяти Уилла неясными образами, голоса людей сливались в один сплошной гул, а во рту моментально становилось настолько сухо, что даже выпитое до последней капельки озеро Мичиган не смогло бы исправить ситуацию. Все казалось Уильяму неправильным, лишённым реальности и смысла. Он помнил как ступил через порог знакомого бара. Помнил, как привычно поздоровался с барменом и опрокинул в себя несколько бокалов виски. Помнил, как опустился за один из укрытых зелёным бархатом столов в ожидании очередной неосмотрительной жертвы, готовой прийти прямо к нему в руки.
Помнил бледные глаза незнакомца, хранившие на дне опасные серебристые кинжалы, вонзающиеся в тебя каждый раз, когда вы встречаешься взглядом с этими льдинками.
От одного воспоминания кожа Уильяма покрылась мурашками, волосы на шее встали дыбом, а внутри все скрутилось в болезненный узел в предвкушении чего-то неотвратимого, чего-то пугающего и до сих пор неизвестного. Уилл не помнил большую часть прошедшей ночи, а найденное на прикроватной тумбочке не дало ему никаких ответов – лишь нестерпимо жгло сквозь плотную ткань халата цвета слоновой кости.
Уильям поморщился, когда дверь захлопнулась, проносясь по сознанию гулким раскатом грома, и устало рухнул в скрипнувшее кресло. Пальцы потянулись к стоящему на углу рабочего стола небольшому радио и резким, – насколько это было возможно в состоянии Уилла, – движением повернул выключатель. Деревянное устройство противно зашипело, вторя Уильяму, и кабинет начал наполняться мягкими переливами труб и обволакивающим бархатистым мужским голосом.
Прощай весна, я больше не влюблюсь.
Должна ты знать – к тебе одной стремлюсь.
Мне нужна лишь ты одна,
Ведь я в тебя влюблён.
Уилл прикрыл глаза и откинулся на спинку неудобного и жёсткого кресла, каждой деталью впивающегося в раздражённые горящие огнём нервы врача. Пальцы спешно оттянули тугую удавку, именуемую в народе галстуком, и душный сдавленный воздух кабинета ворвался в его лёгкие. Уиллу нужно было всего пару минут отдыха, несколько желанных минут, чтобы позволить раскалывающемуся на кусочки сознанию наскоро склеиться клейкой лентой. Он чувствовал, как неровные края осколков трутся друг о друга, не подходя под узор, но все равно слеплялись, принося с собой скрипящие волны боли.
Уиллу нужно было всего пару минут.
Но их ему не дали.
– Уилл, malparido, я чертовски рад тому факту, что ты все еще жив!
Распахнувшаяся дверь с грохотом ударилась о стенку, заставляя Уильяма надрывно застонать от ослепляющей вспышками боли, и он попытался сползти пониже под стол, лишь бы скрыться прочь от навязчивого солнечного света за окном и не менее навязчивого друга, который мог достать тебя даже с того света.
– А вот я бы предпочёл сейчас умереть… – надрывно прохрипел Уильям, ощутив, как каждое слово вколачивает очередной последний гвоздь ему в голову.
Даниэль Куэрво был другом Уилла уже долгих десять лет. Это был весьма активный молодой врач, все своё свободное время проводивший в компании молоденьких барышень, поставляемой его кузеном выпивки и дорогих кубинских сигар. Характер у Даниэля не то чтобы был сложным… Он был невыносимым жизнерадостным испанцем, и второго такого еще нужно было поискать. Он был полной противоположностью своего брата, хотя у них и было очень много общего, когда дело доходило до способов заработать. Даниэль был, возможно, лучшим другом Уилла, и последний мог многое простить ему.
Даже причиняемую каждым громким словом невыносимую головную боль.
С таким же невыносимым грохотом дверь и захлопнулась, а Даниэль в несколько широких и быстрых шагов подлетел к рабочему столу, оперся на него и, перегнувшись, взглянул на бледное и несомненно измождённое лицо Уилла, безуспешно пытающегося спрятаться под столом. Во взгляде Даниэля промелькнуло беспокойство, и он склонился чуть ниже, внимательно и чутко вглядываясь в лицо друга.
– Ты как себя чувствуешь?
Уильям поморщился и отмахнулся от Даниэля, как от назойливой мухи. Кряхтя и стеная, как проживший не одно столетие человек, Уилл поднялся обратно в своём кресле и потёр ладонями слезящиеся глаза, прежде чем поднять на Даниэля тяжёлый взгляд потемневших синих глаз.
– Во мне две пачки аспирина, пять кружек кофе и я готов выпить озеро до последней капли. Но не уверен, что это мне бы помогло. Я вообще удивлён, что я все еще жив.
– Не поверишь, я тоже.
Даниэль плюхнулся на протяжно скрипнувший стул напротив и тут же закинул ногу на ногу. Весь внешний вид должен был бы кричать о том, что он беспокоится о своём друге, но теперь в его ярких зелёных глазах плясали маленькие чёртики, а уголки губ заметно подрагивали от сдерживаемой всеми силами улыбки. Обычно эта улыбка выводила Уильяма из себя, но сейчас все его внимание было приковано к тому, как бы собрать своё разваливающееся тело.
