он их произносил — гордо, с вызовом. Будто не слово за страшное преступление держит, а собирается петь героическую балладу. Тогда-то у меня и закралось подозрение, что есть во всей этой истории кто-то еще.
Все прояснил повторный разговор с Уной, но на этот раз с глазу на глаз. У меня все еще мало опыта в разрешении спорных ситуаций и претензий, с которыми ко мне, как к хозяйке Лесной Гавани, приходят люди. Но кое-что я успела уяснить: главное, задавать правильные вопросы и делать выводы. Тогда многие спорные моменты разрешатся сами собой.
Понять легко — применить непросто. Чтобы из всего многообразия вопросов вычленить самые верные — нужно немало опыта, которого у меня пока нет.
Но с Уной у меня получается нащупать верную нить разговора. Оказывается, последние полгода Ольв буквально с ума сходил по девчонке из соседней деревни. И та, вроде как, даже отвечала ему взаимностью. Понятное дело, что оба еще не достигли того возраста, когда стоит задумываться о создании семьи, но молодая бурлящая кровь — не лучший подсказчик в принятии решений. Особенно тех, в результате которых могут пострадать другие.
Насколько я поняла из рассказа Уны, выбранная сыном девчонка ей очень не понравилась. Чем именно — уточнять она отказалась, да я и не настаивала. Благо, достаточно оказалось того, что женщина знала семью неугодной избранницы ее сына. Осталось только надавить на Варгена, который явно чувствовал себя героем из древних саг, самоотверженно спасающим друга, пригрозить ему ссылкой на рудники синалума, после чего его одинокая мать останется без последней надежды на старость и внуков.
Наверное, у меня получилось быть достаточно убедительной, потому что мальчишка раскололся, умоляя меня ничего не рассказывать Ольву. Я дала ему такое слово.
Мальчишки — им бы лишь погеройствовать.
Чтобы довести дело до конца — тут же выслала в указанную Уной деревню небольшой отряд. Те вернулись к закату, до того, как погода вновь испортилась. И вернулись не одни — притащили уже оплаканного матерью, но вполне живого, хотя и немного помятого, Ольва.
Негодник сбежал к невесте, а друга подговорил прикрыть его.
Плохой план, глупый и жестокий по отношению к собственной матери, которая, к слову, хоть и отвесила найденному чаду хороший подзатыльник, но отчитывать его не стала. По крайности, прилюдно.
А я какое-то время стою под падающим с неба снегом и смотрю им вслед, уходящим прочь. День был трудным, чужие проблемы вымотали не хуже долгой верховой езды. И все равно я улыбаюсь, подставив лицо падающим жестким снежинкам.
Родители не должны терять своих детей. Даже если у детей в голове не мозги, а медвежье гумно.
— Хёдд, сестричка… — поворачиваю голову на голос и не могу скрыть еще сильнее расползающуюся улыбку.
— Турин, какими судьбами? — едва успеваю произнести, когда здоровенный бородатый воин стискивает меня в объятиях, не давая вздохнуть. — Почему меня не предупредили о твоем приезде? — выговариваю, когда он все же выпускает меня из своей медвежьей хватки.
— Я же обещал, что приеду к началу ярмарки, забыла? Уговорил твоих цепных псов ничего тебе не говорить. Но они молодцы — ни в какую не соглашались. Если бы не знали меня в рожу, ни за что бы не пропустили. Я даже оружие им сдал, представляешь? Но они все равно где-то тут.
Вижу, как за спиной Турина в снежную темноту отступают фигуры моих охранителей. Уверена, они никуда не ушли и до самого конца нашего разговора будут стоять на границе света и тьмы.
Турин выглядит очень довольным собой, хоть глаза воспалились и опухли, а на лице пролегли глубокие морщины. В последнюю нашу встречу, четыре месяца назад, этих морщин не было. Вернее, они не были такими глубокими, точно их прорезали ножом.
Глава седьмая: Хёдд
Наверное, я слишком пристально его рассматриваю, потому что Турин усмехается и качает головой.
— Прости, если напугал, сестренка, я и сам от своей рожи сбежал бы, кабы мог. Зато дворовые псы хвосты поджимают и подвывают вслед‚ ни один за зад хватануть не решается.
— Нет-нет, — улыбаюсь ему со всей искренностью. — Ты же знаешь, что навсегда останешься для меня тем самым Турином, самым сильным и самым красивым. А морщины — их боятся лишь глупые девчонки.
Я и правда соскучилась по нему. Турин — мой двоюродный брат. Он старше меня почти вдвое и после смерти родителей стал моим наставником и защитником. Если бы не он — у меня бы никогда не хватило сил собрать себя в кучу и занять место, причитающееся мне по праву рождения. Много раз пыталась отказаться от свалившейся на мои плечи ответственности в его пользу. Но Турин лишь качал головой и ухмылялся, помогая мне подняться или вытирая скупые слезы.
«Твои родители верили в тебя, — говорил он, — так поверь в себя и ты».
— Ну, в силе я еще любому молокососу фору дам, — рокочет брат.
Его борода топорщится, ловя в плен неосторожные снежинки.
— Так чего ты привез? — спрашиваю почти с тем же интересом, с каким ребенок заглядывает в руки пришедших с ярмарки родителей.
— О-о-о-о, — сощурившись, тянет Турин. — Дюжину бочек самого лучшего медового эля. Этим летом боги даровали нам много солнца, урожай был добрый. А таких пчел, как у меня, нет ни у кого на Севере.
— Помню-помню, — не могу не уколоть его, — говорят, на зиму ты их в собственной постели хранишь, поближе к теплу, чтобы ни одна пчелка не померзла.
— А что в этом такого? — удивляется брат. — Хорошие пчелы — всё лучше скверной бабы.
Уже год как у Турина нет жены — свою предыдущую он выгнал из дому в одной исподней рубахе, босую и голосящую во все горло, что она ни в чем не виновата. Подробности мне не известны, но брат говорит, что застал ее с одним из своих воинов. Тому, к слову, он сразу проломил череп. Так что жене еще повезло, что ушла живой. Правда, ее родственникам пришлось выплатить ему изрядные отступные за столь неподобающее поведение собственной дочери. И с тех пор Турин наотрез отказался жениться вновь, благо двоих сыновей ему непутная жена все же успела подарить.
— Ты надолго? Где остановился?
— Только на время ярмарки, потом сразу уеду. Сама знаешь, времена нынче нелегкие.
При последних словах его лицо мрачнеет, черты лица заостряются, а морщины, хоть, казалось бы, куда больше, становятся еще глубже. Не помню, чтобы в его глазах была такая усталость, будто на своих плечах он постоянно носит невыносимо
