телевизор. Короче, меня арестовали. Но брату, естественно, было этого мало. Ему нужна была морально-физическая компенсация ущерба. Ведь все ровесники, которые его встречали, спрашивали одно и то же: «Что? Вши?» – и с опаской отодвигались подальше. А он не мог им признаться, что его так уделал младший брат. Уж лучше вши…
Итак, теперь он жаждал добраться до меня. На следующий день, а следующим днем была суббота, на завтрак подавалось мое любимое лакомство – яйца всмятку. Я только недавно стал есть это изысканное блюдо самостоятельно, без помощи мамы. Так вот, не успел я снять с верхушечки яйца скорлупу, как проходящий мимо Шура выхватил желанное лакомство из моих рук и расплющил его о мою голову. Истекая желтком, я понял, что это война и следующий ход мой. Я вынашивал план мести до понедельника. И выносил.
В понедельник, вернувшись из школы, я спрятал свои вещи, как будто меня нет дома, и залез под письменный стол. Где-то через час пришел брат. Минут двадцать он обедал, а потом сел за письменный стол делать уроки. Я подождал еще минут десять и укусил его за ногу.
Сейчас я понимаю, что это было слишком жестоко. Что человек мог остаться заикой на всю жизнь, но тогда… Эффект превзошел все мои ожидания. Шура издал звук гибнущего поросенка, прямо из положения «сидя» запрыгнул на стол и попытался залезть на стену, разодрав когтями плакат с изображением Марадоны. Я же, выскочив из-за стола, прокричал что-то типа: «Предатель, это тебе за деньги и яйцо!» Брат потерял самоконтроль и, схватив железную модель истребителя ЯК-40, кинулся ко мне с признаками ярко выраженной агрессии. Как вы понимаете, я уже был взрослым и догадывался, что дверь туалета не спасает от возмездия. Поэтому в чем был, в том и рванул из квартиры в подъезд, из подъезда на улицу, а там куда понесли ноги. Напомню вам, что на дворе стояла суровая карельская зима (до глобального потепления еще оставалось лет двадцать), а я был в колготках и фланелевой рубашонке. Брат бежал за мной, наверное, уже просто хотел остановить и вернуть домой, но у страха глаза велики, и я мчался, пока не оторвался от него на безопасное расстояние. То есть пока он не потерял меня из виду. Оглядевшись, я понял, что нахожусь километрах в полутора от дома, рядом с будкой железнодорожного переезда и что у меня сейчас отвалятся ноги, потому что, как вы поняли, бежал я без обуви, в одних колготках. Возле будки копошились женщины в оранжевых жилетах из разряда тех русских женщин, что не только коня на скаку, но и поезд на переезде легко остановят. Они помахивали ломами и лопатами и обсуждали превосходство ядерного потенциала Советского Союза над аналогичными запасами американцев. Увидев синего ребенка, они всполошились и, забыв про боеголовки, потащили меня в будку. Раздели, растерли, укутали в какие-то теплущие платки и свитеры и стали отпаивать чаем с вареньем. Когда мои зубы перестали выбивать на чашке ирландские танцы, одна из спасительниц спросила, кто я и что здесь делаю в таком виде.
Я ответил коротко и просто: «Я Олег Любашевский. Меня дома бьют». Через двадцать минут за мной приехал папа. Ох как досталось брату… Я выиграл войну. Но радости не было. Было жалко брата, который схлопотал благодаря моим военным хитростям, а я ведь его люблю.
Он меня, несмотря ни на что, – тоже. Когда я ходил в подготовительную группу детсада, брат на мое семилетие написал мне стихи, которые я и привожу в завершение этой главы полностью и без купюр:
У меня есть брат Олег,
Он – хороший человек!
Возрастом Олег – семь лет.
Ходит в садик он давно,
Любят в садике его.
Там ребята вместе спят,
А потом идут гулять.
Там играют и рисуют
Целый, целый, целый день!
Лучше садика, поверьте,
Не найдете вы нигде!!!
Глава без номера
Короткая и самая страшная
У нас был кот Тимофей. Настоящий дворянин. В смысле, беспородный здоровый котяра в серую полоску. Мы с братом очень любили тырить таблетки валерианы и веселиться, глядя, как пьяный кот бродит по квартире, врезаясь в косяки и мебель, орет песни и пускает веселые слюни. А еще он был страшно игручий. Стоило кому-то начать тихонько выглядывать из-за угла, Тимка тут же начинал охоту, а разыгравшись, долго не мог успокоиться, носился по всей квартире, взлетая до потолка по ковру, висевшему на стене, прижимал уши, сверкал глазами и считал своей добычей всякого, кто не был папой. Короче, становился страшен.
Иногда, когда было уже поздно, а Тимофей не мог успокоиться, его изолировали в коридоре, чтобы он не мешал нам засыпать. В один из таких вечеров через неплотно закрытую дверь наш домашний хищник пробрался в детскую. Я уже безмятежно спал. Моя кровать стояла изголовьем к письменному столу, откуда и прыгнул на меня кот Тимофей. Прыгнул и попал задней лапой мне прямо в глаз. Ох, как я орал! Прибежали перепуганные папа с мамой. И пока мама меня успокаивала, а брат старался задушить свой смех подушкой, разгневанный папа пытался отыскать кота. Тщетно. Видимо, Тимофей испугался гораздо больше меня.
Ласковые руки мамы быстро прогнали кошмар, родители вернулись в спальню, а мне не спалось. Я лежал и рассматривал тень оконной рамы на потолке, которая мне что-то напоминала. Почему-то вспомнил кладбище, которое мы проезжали, когда ездили на пикники. Потом подумал о мамином папе – дедушке Ушере, могилу которого мы навещали в Крыжополе на еврейском кладбище. «Как странно, – подумал я, – дедушка Ушер под землей, а бабушка Рива, его жена, здесь, с нами… Как странно…»
И вдруг понял, что мои папа и мама умрут. В мыслях не было слов «когда-нибудь» или «в старости». Только одно: мама и папа умрут. Время исчезло. Смерть в первый раз показалась моему разуму. Как будто заглянула на мгновение, случайно в окно, пролетая мимо. Я захотел закрыть глаза, но не смог. Захотел вздохнуть, но не смог. Не смог пошевелить рукой или ногой, отвернуться от почему-то ставшей страшной тени на потолке. На меня навалился ужас. И я закричал.
Предыдущий мой крик, видимо, был просто нежным выдохом по сравнению с тем, что услышали мои родные сейчас. Брат заорал с перепугу вместе со мной, родители врубили свет и бросились ко мне, соседи застучали
