— В лабораторию вызывали, — говорит, притормозив под плазменными указателями так, что я врезаюсь в его спину.
— Сегодня Сочельник! — замечаю возмущенно, потирая свой ушибленный нос.
Его работа — это законспирированное дерьмо!
— Ненормированный график, — осматривается, бросая этот жутко устаревший термин. — Есть будешь? — смотри на меня поверх своего плеча.
— Я сыта. Спасибо, — сообщаю, обиженно дуя губы.
Мы должны были пообедать вместе. В итоге я весь день провела, предоставленная самой себе.
Я знаю, что его голове требуется грома-а-а-а-дное “поле для Гольфа”, хоть он и утверждает, что претендентов на это поле здесь полно. Может и так, но… он все равно один из немногих, и у него на этом поле есть свой клочок первоклассного спонсорского газона.
Я им горжусь. Как и вся его семья, хотя он привык не придавать значения своим достижениям, потому что… все достижения познаются в сравнении, а здесь, в этом городе, и подавно. Но я бы не хотела, что хоть когда-нибудь он забыл, как многого, черт возьми, добился!
Глядя на его хмурый профиль, поражаюсь тому, что после вчерашнего у него вообще нашелся аппетит, но кажется у него все чудесно, кроме немного помятого лица!
Он был пьян, как сапожник, но я понятия не имею, помнит ли он хоть что-нибудь из того, что случилось вчера в его квартире. И я не знаю хочу ли, чтобы он помнил, или хочу, чтобы он все забыл…
Мои чакры мгновенно сжимаются, парализованные этой мыслью.
Я хочу, чтобы он помнил.
Каждую секунду…
Пока я в панике думаю, какую тактику поведения должна выбрать, Алекс тащит меня ко входу на трибуны, объявив:
— Возьми меня за руку.
Сплетя наши пальцы в крепкий замок, смотрю на его затылок.
Немцев сегодня… резкий. А я не привыкла видеть его таким. По крайней мере, с собой — никогда.
Что происходит?
У него был трудный день?
Он всегда преподносит себя, как развеселого и беззаботного, и я со стыдом понимаю, что все это время, все эти годы, ни разу не видела его вот таким — замкнутым и замороченным.
— У тебя все нормально, Алекс?
— Да.
Понятно. Не хочет ничего говорить.
Как много людей вообще видело его таким? Его отец? Кажется, только с ним Алекс близок настолько, что это до мурашек… Они очень похожи, очень. И будто общаются без слов. Я бы решила, что это глупости, если бы мой собственный отец не примчался однажды ночью в мою комнату за минуту до того, как меня вывернуло от неспелой виноградины наизнанку.
Схватившись за руку Алекса второй рукой, кручу головой.
Гигантский свод арены выглядит космическим, и у нас места в глубине дальнего сектора прямо за одним из баскетбольных колец. Мне это совсем ни о чем не говорит, потому что я смотрю баскетбол на “Мэдисон сквер Гарден” первый раз в жизни, как и любой баскетбол в принципе.
Алекс ставит пакет с едой на пол между своих ног и, достав телефон, делает несколько быстрых кадров всего подряд.
— Ты уже здесь бывал? — спрашиваю, теряясь от того, что он не предлагает сделать совместное фото.
— Да. Два раза, — не поворачивая головы, сосредоточенно принимается за свой хот-дог, а у меня резко пропадает аппетит.
— Я не знала, — отвожу глаза, задетая его отстраненностью в самое сердце.
— Не вся моя жизнь опубликована, — ест он так, будто не ел целый год.
Сняв крышку, запрокидывает голову, и почти залпом выпивает стакан кофе, а потом смотрит куда угодно, только не на меня.
Это задевает меня настолько, что я готова расплакаться. Я бы умерла, но не смогла бы игнорировать его присутствие рядом.
— За кого мы болеем? — смотрю на арену, чувствуя, как поджимается моя губы.
— Я болею за тех, кто в оранжевом, — опускает на пол стакан. — Ты — понятие не имею.
— Тогда и я за оранжевых… — бормочу сдавленно, засовывая свои ладони между колен.
Мне неуютно рядом с ним. Такое… черт, такое у нас впервые!
Даже когда в детстве он рассказывал мне страшилки, от которых я потом не могла заснуть до самого утра, я не испытывала ничего подобного.
— Табло справа показывает счет, — поясняет себе под нос, принимаясь за второй хот-дог. — На экранах слева повторы. На первых рядах можно увидеть кого угодно, от президента до Бейонсе.
— Понятно… — протягиваю ему синюю бейсболку, достав ее из кармана. — Вот…
Посмотрев на нее, он поднимает руку и утирает ладонью плотно сжатый рот.
— Спасибо, а я тебе ничего не купил, — забирает бейсболку и надевает ее на свою русоволосую голову.
Взрываюсь.
— Ты думаешь — это мой подарок на Рождество? — смотрю на его профиль.
— Нет? — интересуется спокойно.
— Нет!
Обняв себя руками и надвинув на лоб козырек собственной бейсболки, сквозь слезы смотрю на арену.
— Хочешь пить? — протягивает мне Колу.
— Не хочу… — говорю, отвернувшись.
Чувствую его глаза на своем лице, делая вид, что мне хотя бы на один процент интересно, кто там сидит на первых рядах.
Никто из них ему и подметки не годится.
Я не знаю, что за игру он затеял. Но это… не для меня.
— Я… знаешь… я наверное пойду, — собираюсь встать, но его рука вдруг сжимает мое плечо.
— Извини… — притискивает меня к себе, кладя подбородок на мою макушку.
— Зачем ты так? — спрашиваю сквозь слезы.
— Потому что… — сильнее сдавливает мои плечи. — Я не знаю, как до тебя достучаться.
— Может тогда и не стоит?! — молю я.
Глядя в мое лицо горящими глазами, он вдруг прижимается носом к моей щеке и шепчет на ухо:
— Сейчас будет свисток… и начнется самое интересное.
Через три секунды море голосов вокруг затихает, и даже отсюда я слышу свисток арбитра!
— Что там происходит? — продолжает шептать мне на ухо.
— Эм… — пытаюсь дышать ровно. — Парень в… синей майке… забрал мяч, хотя он ростом с картошку… а тот другой… наш желтый с… с сельдерей…
Алекс тихо смеется, щекоча мою кожу своей улыбкой.
— А сейчас?
От удовольствия у меня закрываются глаза. Большой палец его руки обводит мое ухо. Весь этот галдящий стадион за пределами его объятий кажется мне поставленным на паузу. Все, что я чувствую — это тепло его тела и его запах, которому не могу сопротивляться.
— Эм… — шепчу, потираясь губами о его скулу. — Наш парень под номером… восемнадцать… кажется у него руки дырявые…
